Альтурк тихонько рассмеялся.

— А вперед пошел бы лишь глупец — такой, как я. Мост был скользким, ледяная вода погасила мой факел, и я остался в кромешной тьме. Тогда я лег на брюхо и пополз — и нащупывал путь, пока мост не превратился в широкий каменный пол и впереди очень слабо не забрезжил манящий свет. Я пошел к нему и попал в большую пещеру со стенами, испускавшими зеленое сияние. В центре я увидел бассейн с бурлящей водой. Над ней висела туманная дымка. В ноздри ударила вонь, и меня чуть не стошнило, но я сдержался, и, когда подошел к бассейну, насколько позволял исходивший от него жар, вонь исчезла. А потом я услышал низкий мощный звук со всех сторон, будто сами стены, дрожа, испускали его. Он усиливался, яснел. Мне показалось, что еще немного и моя голова взорвется. Тогда я понял, что я — глупец, букашка, ползающая у ног гиганта. Ну что такой голос может сказать пылинке? Но он сказал… «Ты знаешь, кто говорит с тобой?» — спросил он, и я, стараясь перебороть страх, кое-как выдавил его имя. «Да, это я, давший человечеству огонь, спасший вас из тьмы, подаривший тепло на целую вечность. Я самый щедрый из богов — но вы всегда желаете большего». Я хотел убежать, но меня подвели ноги, я упал и закопошился на полу пещеры, будто насекомое, ничтожная тварь. Я умолял бога, как захваченный мерим-гер перед ножом воздаяния, кричал, выл и обделался со страху. Но Нишаку неведомы гнев и жалость, он щедр, но его дары могут не только питать и согревать, но и жечь, ибо истина — пламя, обжигающее самую душу. «Талесса Серых Соколов, я знаю, зачем ты пришел, — сказал он. — Твой разум так легко прочесть. Сплошь гнев и амбиции, а еще, ха, ребенок. Ты воображаешь его великое будущее, веришь, что он поведет лонаков против мерим-гер. Ну так посмотри внимательней, и увидишь». И я увидел сквозь туман памяти жестокость мальчика ко всем, кто окружал его, увидел, как я застал его с задушенным щенком, вспомнил упавшего и разбившегося насмерть старшего мальчика, отправившегося лазать по скалам вместе с моим сыном. Я позволил себе обмануться его ложью о том, что тот мальчик выбрал плохой упор для руки, сорвался и сломал шею. Но теперь я увидел правду.

Альтурк сгорбился, и на его обветренном лице была такая боль, что даже Кираль поморщилась и отвернулась.

— Вместо того чтобы с благодарностью принять истину, я рассвирепел, нашел силы встать и проклинал Нишака, кричал, что моему сыну суждено величие, он сбросит мерим-гер в море. А Нишак рассмеялся. Затем он сказал мне: «Подумай о моих словах, когда будешь убивать его. А теперь иди». Все стихло, лишь бурлила вода. Я подождал еще немного. Я кричал, призывал Нишака вернуться и забрать свою ложь, но бог решил не тратить слова на неблагодарное насекомое. Я отыскал проход, ведущий наружу, узкий и извилистый, но освещенный тем же зеленым сиянием. После несчетных часов, проведенных в пещере, я выбрался наверх, в мир, показавшийся мне очень холодным.

Альтурк умолк и устало посмотрел на восток — сгорбившийся, стареющий человек, которому осталось уже недолго. Затем, не глядя на сидящих у костра, он спросил — но было ясно, кому направлен вопрос.

— Тварь, от которой тебя освободила Малесса, — она сама отыскала его, или он пришел к ней?

— Сентары возродились еще до того, как меня взяло это… эта тварь, — проговорила Кираль. — Одним из тех, кто возродил сентаров, был твой сын. Он нашел таких же, как он, жадных до крови и ищущих оправдание жестокости. Он ненавидел Малессу за свое бесчестье, говорил, что убил бы величайшего из мерим-гер, если бы не ее слабость, ибо она слаба, а многие века подточили ее душу и тело. Но тогда сентаров было мало. Соединенные общим безумием, они не могли поступать разумно. Чтобы исполнить свою миссию, они нуждались в вожде — и отыскали его во мне.

Она скривилась и виновато произнесла:

— Талесса, со мной или без меня, тебе все равно пришлось бы убить его. От богов слышат только правду.

Ваэлина разбудил волк, огромный самец с вонючей пастью, нагло лизнувший его в лицо. Зверь отпрянул, когда Ваэлин выпростал руку с кинжалом, склонил голову, с любопытством посмотрел и нетерпеливо рыкнул.

— Что такое? — простонала Дарена и высунула голову из мехов: бледная, с заспанными блеклыми глазами.

— Думаю, кое-кто наконец пришел поприветствовать нас, — потянувшись за сапогами, ответил Ваэлин.

Асторек, Кираль и Мудрый Медведь ожидали у подножия южного склона, впереди рассыпались волки, над головой кружила стая ястребов.

— Сколько? — подойдя к Кираль, спросил Ваэлин.

— Всего один.

Ваэлин присмотрелся и различил вдалеке человека в плаще с надвинутым капюшоном, приближавшегося спокойно и уверенно, несмотря на то что спустившиеся ниже копьястребы вились буквально вокруг его головы. Человек остановился перед волками, и Ваэлин пошел навстречу. Пришелец был среднего роста, широкоплечий, но не слишком мускулистый. Он откинул капюшон. Исхудавшее лицо с резкими чертами и мудрый, спокойный взгляд человека, чьи познания и опыт невозможно и вообразить.

— А, я так и думал, что это будешь ты, — сказал Эрлин.

Она очнулась от резкой, режущей боли в правой ладони. Глушившая чувства чернота отхлынула, и мир обрушился тысячей неприятных ощущений. Рива застонала, потрясла рукой, но боль только усилилась. Рива открыла глаза. Солнечный свет будто загнал в мозг раскаленную стрелу. Перед глазами поплыла желтая муть, слух осаждал шипящий рев. Рива заставила себя поморгать, и муть превратилась в песчаный пляж, ревели набегающие волны, а причиной боли в руке оказался маленький красный краб, пытающийся отъесть у нее большой палец. Рива отцепила клешню и швырнула краба в волны, зашипела, когда соленая вода попала в ранку, но обнаружила, что даже благодарна за боль. Ведь она, как-никак, подтверждает, что Рива осталась жива. Хотя она едва способна двигаться, лежит на пляже и по ней колотят волны — но ведь жива.

«Но почему? — мысленно спросила она Отца, скорее из любопытства, чем от гнева. — Ты же не можешь считать меня достойной жизни. Ты не можешь награждать того, чья ложь погубила столь многих».

И вдруг она услышала голос, такой неожиданный и зычный, что на мгновение поверила: Отец решил ответить ей. Но тут же успокоилась. Слова были на непонятном языке, мутные глаза различили широкий темный силуэт, движущийся сквозь прибой. Когда человек подошел ближе, Рива увидела, что на нем черный кожаный дублет, на шее серебряный медальон, а за поясом бич.

Надсмотрщик за рабами.

Рива позволила ему ухватить себя за волосы и выволочь из прибоя, изобразила вялость и растерянность, когда надсмотрщик заглянул в лицо, наметанным глазом оценил фигуру. Затем он крикнул кому-то. А, так этот мордатый урод не один. Рива чуть приоткрыла глаза, когда надсмотрщик тащил ее, заметила шестерых стоящих и много больше лежащих неподвижно людей.

Надсмотрщик бросил ее на песок. Она заставила себя не двигаться, дышать глубоко и ровно, набираться сил. Охотники за рабами совершили роковую ошибку. Они позволили Риве отлежаться несколько минут перед тем, как пришли осматривать добычу. Надсмотрщик перекатил ее на спину, вокруг собрались его приятели. Изобразив, будто голова лишь безвольно мотнулась набок, Рива осмотрелась. Двое с копьями, остальные с мечами. Надсмотрщик задрал ей блузку, обнажив груди, спросил что-то у компаньонов. Те забормотали — соглашались. Один скабрезно хихикнул.

— Мой друг… ты нравиться, — подбирая слова, выговорил надсмотрщик на языке Королевства, взял ее за подбородок и повернул, чтобы она могла видеть его ухмылку. — Хочет… трахать тебя. Может снизить цену. Но я быть должен ему. Ты хочешь тебя трахать, красотка?

Честно говоря, убила его ее улыбка, а не рука. Она так радостно, похотливо улыбнулась, что он застыл в удивлении — и открыл горло для удара. Этому удару научил Риву Ваэлин. Уроки священника никогда не были в полной мере основательными и полезными. Ее пальцы с хрустом врезались в кадык, и спустя мгновение надсмотрщик уже корчился на песке, роняя кровавую пену с губ. Рива перекатилась, уклонилась от копья и схватилась за древко прежде, чем копейщик ударил снова. Затем она ударила копейщика ногой в лицо, и он рухнул, а Рива получила копье.