— У меня ходатайство на УДО, мой подзащитный отбыл уже в местах лишения воли год и семь месяцев.

— Возражений нет? — Судья перевела взгляд на обвинителя, вернулась глазами ко мне и сдавленно засмеялась, пряча смех за внезапным кашлем.

— Нет, ваша честь. — Хмура смотря на меня сверху вниз сказал обвинитель.

— Суд удаляется на совещание для принятия решения по ходатайству по условно-досрочному освобождению на пол часа.

Громко сказала судья, чем вызвала страх в глазах родственников моего подзащитного. Вот так, правильно, родственники моего подзащитного. Судья и секретарь ушли. Подзащитный был в клетке под военизированной охраной. А его семья со страхом уставилась на меня.

— Леночка, родная, куда там суд удалился? Что случилось, решение отменили?

Сергей с тревогой спросил осипшим голосом.

— Сергей Николаевич, вы ошиблись с обращением. — Строго прорычала я. Родная для него та самая Олечка, которая терлась об него и падала в объятия.

— Леночка, дочка, — чуть ли не плача заговорила тетя Катя. — объясни, что случилось. Неужели решила увеличить срок?

По ее щекам потекли слезы, и ее ровная спина стала сгибаться, а плечи словно таяли сжимаясь.

— Теть Катя, я же сказала вам, все будет хорошо, просто верьте в меня.

Мне стало обидно. Я понимаю, они радовались трем годам половину из которых Николай Федорович уже отсидел, не слышали моих слов, но разве я бьюсь в панике, разве я дала повод к такому недоверию… Я тяжело вздохнула и отвернувшись пояснила причину ухода судьи в совещательную. Потом не оборачиваясь ушла из зала заседаний через дополнительную дверь, где чуть раньше скрылся обвинитель. Только от взгляда моего подзащитного, обеспокоенного и очень внимательного, я не скрылась. Да и мокрые глаза от него не таила. Молча ушла в туалет. Привела себя в порядок, заглянула к секретарю судьи, тихо поставила ей под стол вынутую из сумки бутылку вина и положила на стол шоколадку и не дожидаясь ее возвращения ушла. Это была моя традиция, каждый раз выигрывая дело, добиваясь того, к чему шла в решении суда, каждый раз я молча оставляю вино и шоколадку секретарю. И с ростом моего дохода дорожает вино и шоколад. Это не взятка и даже не благодарность — это моя дань Фемиде, пусть она и слепа, но пусть будет справедлива.

Мое ходатайство полностью удовлетворили, возражений от обвинителя не последовало и подсудимого, Князева Николая Федоровича освободили в зале суда по УДО. После оглашения суда была тишина. Режущая тишина недоверия. Лязг решетки и открывающегося замка, тихие, но уверенные шаги моего подзащитного. И его шёпот мне на ухо в его крепких объятиях:

— Спасибо дочка. Ты молодец. И не убегай, не решай с горяча.

Николай Федорович отпустил меня, точнее опустил меня на пол разжав свои объятия. И дальше объятия, слезы и поздравления от семьи. Но не меня. Они были одним целым, семьей. Обнимались, девчонки открыто плакали пытаясь сквозь слезы что-то сказать. Я тихо собрала свои вещи и убежала через все ту же дверку в коридор. А потом бегом, со всех ног, я рванула к выходу. Там ждало такси, его я вызвала еще прячась в туалете, согласившись оплатить ожидание. Сумка с моими вещами ждала меня у охранников на входе, их я долго упрашивала, не хотела возвращаться в гостиницу. И лишь, когда захлопнула дверь такси и задав направление в нужный аэропорт, я разревелась. У меня была истерика словно у глупой девчонки. Радоваться надо, такое дело выиграла с обвинения «преднамеренное убийство с особой жестокостью», а это 10–15 лет минимум, вышла на не преднамеренное, в состоянии аффекта и добилась освобождения и это будучи госзащитником. Я теперь стану популярной и востребованной, как защитник в уголовных делах. Журналисты, которых мне удалось избежать, сделают из меня личность, обсуждаемую. Но мое желание было быть как можно дальше от семьи Князевых и одновременно как можно ближе. По крайней мере к одному его представителю точно. До регистрации я поела в одной из забегаловок в здании аэропорта. Пройдя регистрацию сидела погруженная в себя и тихо ранняя слезы. Только благодаря бдительным работникам я не пропустила рейс, мою фамилию не раз называли, но я не видела и не слышала. Просто сидела в зале ожидания у нужного выхода тихо плача. А в какой-то момент почувствовала, как кто-то вытянул из моих рук билет и паспорт, подняла глаза и увидела ласковый взгляд женщины в форме уборщицы. Она вытерла мои слезы своим платочком. Прочитала фамилию в паспорте, улыбнулась. Подхватила мою сумку и сумочку в одну руку, а другой взяла меня под руку и повела к стойке. Передала девчонке за стойкой мои документы, а парню рядом сумки. Приобняла меня и шепнула с явным восточным акцентом: «жива, а остальное наладится». И ушла убедившись, что я твердо стою.

Часть 12. Ожившие сны или страхи родом из детства.

В салоне самолета меня узнала тетя Даша, она возвращалась с Москвы, гостила у дочки, помогала ей после рождения ребенка. Тетя Даша узнала меня, поменялась с моим соседом местами. Всю дорогу она молча поглаживала мою руку, ничего не спрашивая. Просто, когда я начинала всхлипывать, она начинала рассказывать какого внука ей подарила дочка, какой зять молодец. Какая у них квартирка, где работают. И при этом не выпуская моей руки, постоянно поглаживая. Как я оказалась в автобусе не особо помнила. Просто, когда нас встретил встревоженный отец, она передала меня для объятий, а сама закинула наши вещи на заднее сиденье и села сама. Видимо она позвонила родителям в пути. Она же и забрала мою сумку и меня из самолета и доставила до автобуса. Я словно пропала, исчезла из реальности, потерялась в собственных чувствах. Но никак не могла совладать со своими эмоциями. Дома я была уже вечером, сразу ушла спать и во сне обняв своего волка опять плакала. А потом еще два дня не выходила из своей комнаты, спала и плакала. Во сне уткнувшись в шерсть моего волка, подвывавшего и поскуливавшего моим слезам, а проснувшись обнимая подушку. Бабуля и мама приходили, поили бульоном и уходили. Мне давали возможность самой прийти в себя и все рассказать. Знают, еще с детства помнят, что если не готова не скажу, а начнут спрашивать, вообще не откроюсь.

И вот на третий день моего пребывания в родном доме, как раз после обеда, когда мне собрались нести бульон, я вышла на кухню. Сначала вымылась и переоделась, а потом взяв себя в руки вышла к своим родным. Села за стол и попросила чая, домашнего, который бабуля сама делает, травки и ягоды собирает, сушит и сама смешивает. Дождалась отца, попросила маму ему позвонить, и когда все были за столом начала рассказывать. Все, без утайки. О Князеве, чье дело выиграла, по реакции родных поняла, что фамилия им знакома. О семье Князевых, о том, что случилось со Светой и Лизой. О том, что случилось и с семьей Владислава Григорьевича и его помощи мне. И снова мне показалось, что моя семья знакома и с этим человеком и с его семьей. И рассказала о связи дедушки, его дела с моим. И о трех братьях, двое из которых теперь мертвы. О том, в чем они замешаны и что третьего теперь разыскивают официально. И в самом конце рассказала о вернувшемся сне. О том, как именно это случилось и о том, что сон, словно не сон, а воспоминание продолжился, когда я уже не спала. Рассказала и о волке в своих снах, новых снах, заменивших тот ужас. А потом разрыдалась и рассказала о Сергее и о себе. Что я позволила нам, себе… И как решила уйти не прощаясь. Я уже тысячу раз пожалела, надо было поговорить и расставить точки, не сбегая. А так теперь мучаюсь собственными сомнениями и переживая извечными «а вдруг», «а если». Слушали меня не перебивая, на лицах моих родных была мрачность и сочувствие. Когда я разревелась отец сжал кулаки. А бабуля хлопнула по его кулакам ладошкой. Успокоившись и выпив еще чая свой рассказ завела бабуля.

— Твой дед был не просто успешный адвокат, он, как и Князев был главой нескольких семей, занимающихся общим делом. Наш древний род берет начало из донского казачьего дворянства, а точнее, наш род прямые наследники Вилковых, и не только этот хутор раньше принадлежал нашей семье. Но в далекие годы революции, спасая детей и женщин на семейном совете решили сменить фамилию на Волковых. Да и не только поэтому, но о второй причине потом. Мы так и жили на хуторах обособленно. Поэтому и выжили, почти все, даже в репрессии, раскулачивание и коллективизации. Мы жили как все, но помогали своим, когда тайно, а когда явно. Но и бежать с родной земли наш род не стал.