Дверь распахнулась сразу же. На пороге стояла не высокая старушка довольно округлых форм. И такое выражение лица у неё было, словно она сейчас войну выиграла или миллион выиграла, а то и того лучше. С некой злорадной ухмылкой она посмотрела на Михалыча, потом на меня и просто развернулась уходя в дом. И уже оттуда пригласила войти. Вошли молча. Я ничего не понимая, а Михалыч с лицом не проигравшего войну, а потерявшего соратников с победой. Словно он винил себя, за то, что жив.

— Так, печку я натопила, но воды надо наносить. Мы его пропарим на воде, да с травками нужными. Он у нас уже завтра к обеду как огурчик будет. — Бабулька говорила запаривая травки и стоя к нам спиной. В центре горел огонь в печи, старой такой, русской печи. — Ну чего замерли? Ты одёжу скидывай. Травку всю выпил? На ещё. Пей и в лохань лезь. — Она протянула мне глиняную чашку объёмом с полтора литра не меньше. И указала на деревянную ёмкость на печи. — Пока выпьешь, Богдан с ключа воды натаскает и разбавит. Не варить же мы тебя будем, а там почти кипяток. Пока вас ждала всё грела. А когда пропаришься, да трав напьёшься, так и побреешься. А потом поедим да поедим. Нам спешить надо.

— Прости матушка, а Богдан это кто?

Бабулька хмыкнула. Ткнула пальцем в Михалыча, точнее в его спину, скрывающуюся за закрывавшейся дверью. А потом гаркнула.

— Пей. Нет у меня времени слова без надобности из пустого да в порожнее переливать. Пей да лезь куда велено.

Говорила она строго, ругаясь. Но когда поворачивалась я видел в глазах радость и тепло, как у мамы. Спорить и что-то спрашивать не стал. Присел на деревянную скамейку у входа и стал пить знакомую по вкусу заварку. Горчило, тошнило и жгло. Я пил и молча наблюдал за хозяйкой. Богдан Михайлович принёс пару вёдер воды и вылил в ладью на печи. Вёдра деревянные и узорчиками, выцарапанными по всей поверхности. Под потолком развешаны связки трав. Занавески вышиты яркими цветами.

— Так, допил? Раздевайся и ложись в воду так, чтобы весь в воде был.

Она сунула в руки Михалычу кружку как у меня и указала вылить в ладью. Я разделся и улёгся в воде. Вода была горячей, но терпимо. Согнулся как мог, но всё равно весь не помещался. Бабуля вынырнула с боку, внезапно.

— Да чего дёргаешься? Не девица. М-да, не девица — это точно. Раскормила тебя матушка, что в ладью не вмещаешься.

Она что-то всё время бурчала и давала команды Михалычу. Меня то поливали отварами, то топили, то поили. Тёрли мочалками из запаренных трав, а потом поливали отварами этих же трав. Сколько всё это длилось я не знаю. Но Меня клонило в сон и новые отвары уже не лезли, там просто не было места. И только когда хозяйка приказала вылезать и сходить на природу кусты полить я пришёл в себя. И главное, я осознал, что чувствую запахи, различаю травы и вижу, не совсем как раньше, но намного лучше. А сходив до кустов меня Михалыч отвёл меня к ключу бьющему из земли. Он набрал воды в знакомые вёдра и трижды облил меня. Вода была ледяной. По коже пробежали мурашки и вместе с ними прошла волна частичного обращения. Шерсть выбивалась из-под человеческой кожи и тут же схлынула. Зато после этого я почувствовал своего волка. Плохо, словно он был далеко, но я его чувствовал. Я уставился на Михалыча. Не понимая ничего и не веря.

— Чего смотришь словно не волк, а баран. Пошли в дом.

И мы пошли. А там Бабуля вручила мне чашку с ещё одним отваром, на этот раз не противном и всего в пару глотков объёмом. Михалыч дал мою одежду, опасную бритву и отправил за печь к зеркалу. К моему возвращению эта половина дома преобразилась. Травок под потолком уже не было. Ладью опустошили и вынесли. У выхода были котомки. На столе стоял обед. За столом сидела довольная хозяйка и не довольный Михалыч.

…..

Ели мы в полной тишине. Я внял совету Михалыча и помалкивал рассматривая сотрапезников за столом. Сам Михалыч был недоволен и погружён в свои мысли. А хозяйка дома, посматривая то на меня, то на Михалыча и довольно щурясь ела с весёлыми бесятами в глазах. Она была пожилой женщиной, не меньше пятидесяти пяти, шестидесяти лет. Из-под платка с крупными в ручную вышитыми цветами по центру и не ясной, но далеко знакомой по краю платка вышивкой каких-то символов, выглядывали седые волосы. Весёлый взгляд когда-то наверняка ярко зелёных глаз, а теперь по-старчески тёплый, но тусклый цвет горел только эмоциями. По всему лица морщины и морщинки, и они предавали этой женщине доброе и ласковое выражение милой старушки, почти из сказок. Но при этом при всё от неё словно било по вискам и скручивало тело, такая сила была в ней. Я очень слабо чувствовал своего волка, словно далеко или глубоко от меня и не мог прощупать суть этой старушки. Но я ясно понял, ни для Михалыча, ни для неё моя суть не тайна. Только кто они и с чем на душе… Зла мне не желают, пока не желают, иначе бы не спасали и не помогали, но что захотят в оплату моего долга жизни. Старуха посмотрела на меня словно слыша мои мысли. Рассмеялась. А потом резко прислушалась вздохнула, тяжело так, словно перед прыжком в бездну. Встала и серьёзно заговорила.

— Богдан, надо будет перинку мою взять. А остальное сжечь. Всё. Вместе с домом. Задержались вы. По следу уже шакалы идут.

Михалыч молча встал и запрыгнув на печь свалил скрученную перину на пол. Спрыгнул и молча отнёс в машину, туда же отнёс все котомки и сумки старухи. Делал всё быстро не задавая вопросов, не споря. Потом распалил печь, накидал дров по полу. Полил бензином стены, потолок, полы и оставшиеся вещи внутри. Облил стены по наружи. Бабулька рассыпала травы шепча себе под нос что-то и подвывая. Потом подпалила связку трав и отдала её Михалычу. «Этим подпаливай, след не оставит.» прошептала она и тяжело вздохнув поклонилась дому и ушла в машину. Села на переднее сидение и скомандовала мне сесть сзади. Михалыч подпалил по углам дом снаружи и закинул горящую связку трав в открытую дверь. Дом вспыхнул моментально. Бабулька грустно вздохнула и отвернулась.

— А огонь не перекинется на лес?

— Нет волчонок, не перекинется. О твоём приходе я знала давно, возможно ещё до того, как ты родился. Поэтому дом стоит рядом с ключом и вокруг него вода заведена из ключа. Это сбивает с поиска всех, текучая, живая вода помогла мне скрыться ото всех и поможет не дать огню выйти за круг.

— А кто вы?

— Рано ещё тебе знать это. Хватает того, что помогаю и зла не желаю, ни тебе ни остальным.

Михалыч сел за руль, и мы поехали дальше. Места было мало, сзади лежали вещи старухи. Я ютился, закинув ноги на сидение. Ехали опять молча. Я снова провалился в сон. Сквозь сон слышал, как о чём-то заговорили старуха и Михалыч, но сути не разобрал, просто погрузился в тишину и темноту. А проснулся, когда старушка меня трепала за ухо и приговорила о сонях не лестные выражения.

— Для начала кровь пусти себе. Чуток надо. Палец вон проткни. — Старуха дала мне большую иголку и связанный пучок перьев. — Смажешь кровью перья. А потом выпьешь из этой бутылки, всё. Тогда дам поесть.

Спорить смысла не видел. Проколол палец, хорошо смазал перья и отдал их старухе взамен бутылке с водой. Вода была мутной, в ней плавали листики и стебельки. Не спрашивая открыл и начал пить. Настой был не очень приятный на вкус, но и не противный. Старуха в это время что-то пошептала и открыла окно. Выглянула в него и что-то опять прошептала в предрассветную тишину. Мелькнула тень, чуть впереди, старуха выставила руку в окно держа связку перьев с моей кровью. Снова мелькнула тень и сформировалась у руки старухи в сову. Схватила связку перьев и ухая улетела.

— Ну вот, след возьмут по запаху, только моя умница уведёт их в другом направлении.

— Ты уверена, что за нами идут и идут не друзья?

— Вот же упрямец. Вот сколько лет уже прошло, а ты всё не веришь. Вот как сказала, так и будет. Всё будет как сказала! И хватит киснуть, чай не сметана. Этот день весь в пути проведём и ночь тоже. К обеду за руль волчонок сядет, уже сможет. Ты поспишь пока. А потом опять ты. Он ещё не видит толком, делов по тёмному наделать может. Ты там чего притих? Допил? — Я угукнул и протянул пустую бутылку. — Молодец. А теперь давай корми нас. Там в правом углу на сиденье котомка с едой, доставай.