– А мы реалисты! Мы призваны отображать правду жизни, а не замазывать светлой краской её тёмные стороны.

Другой сказал по слогам:

– Мы ху-дож-ни-ки! А не маляры.

И я пошла к малярам.

Это были честные маляры и добрые люди. Они поняли меня с полуслова.

– Если тебе нужно, – сказали они, – мы тебе из чёрного сделаем хоть серый, хоть белый, хоть обратно чёрный, хоть какой хочешь! Но тогда у тебя от валенка ничего не останется. Это будет уже не валенок, а сухая штукатурка с накатом.

Было с чего затосковать! Но ведь в настоящих сказках герою всё удаётся с третьего захода!

Я пошла по третьему кругу, и он привёл меня к главным сказочникам нашего города – в театр кукол.

Мне навстречу вышел немолодой усталый человек, только что отыгравший два спектакля. Я вытащила из сумки валенки и опять – в третий раз! – завела свою просьбу, свою нужду, свою сказку о луконинских валенках. Я говорила, старалась убедить и смотрела ему в глаза. Но такими далёкими, такими чужими были эти усталые глаза, что я поняла: пришла сюда напрасно, этого человека сказками не пробьёшь – он сыт ими по горло!

Но когда я замолчала, он улыбнулся и с нежностью потянул носом с детства памятный дух новых валенок.

– Понимаете, – сказал он, – керосин не всякая краска берёт. Но мы попробуем…

Он взял у меня один валенок и скрылся за глубокой маленькой дверью. А я осталась в холодном бархатном зале – одна, с чёрным валенком в руках и тихой мыслью о том, что я, наконец, спасена.

Но когда минут через десять из той же глубокой двери вышел мой Спаситель, и я увидела то, что он держал в руках, я похолодела.

Это был тот же валенок. Но, боже мой, как быстро и как непоправимо он изменился!

Он стал седым и деревянным. Словно сделан был не из тёплой, живой овечьей шерсти, а из шкуры старого сивого мерина, который когда-то был всё-таки вороным. Куда девался его милый, с детства памятный керосиновый дух? От валенка несло ацетоном, маникюром, цивилизацией. Я готова была заплакать и провалиться сквозь землю!

Я хотела сказать своему Спасителю всё, что я о нём думаю. Но он не зря был Главным Сказочником! Он раньше меня знал всё, что я могла бы ему сказать, и не дал мне рта раскрыть:

– Конечно, это не совсем то, – сказал он тихо. – Но ведь вы и дарить будете не кому-нибудь. А поэту…

Был конец октября, в этот день в городе выпал первый снег. И, все зелёные, стояли по колено в снегу деревья. Я шла домой, прижимая к груди свои разноцветные валенки, и была так счастлива, словно не

Луконину, а мне подарили что-то такое, чего нигде не купишь и чего никогда не забудешь.

Я шла и думала, что, вот, лет сорок назад по первому снегу в разноцветных валенках бежал в школу маленький Луконин. И это была самая тёплая, самая чистая, самая светлая дорога в его жизни. Сразу вспомнились другие дороги, по которым Луконину довелось идти, с которых ему посчастливилось вернуться.

И я поняла, что одних сказочных валенок мало.

Тогда я взяла у себя дома пятьдесят осколков с Мамаева кургана, которые летом собирали мы там с моими ребятами. Пусть Луконин делает с ними, что захочет. Пусть бережёт. Или раздаст друзьям, которые приедут его поздравить: он юбиляр – его воля!

Но об одном я его попрошу: пусть он всё это – и валенки, и осколки – сначала покажет дочке. Чтобы младшая Луконина знала и не забывала, в чём и по каким дорогам ходил её отец.

…Сколько бы раз ни рассказывала я эту историю, она кажется мне сказкой. Но это быль.

И в музее-квартире Михаила Луконина – улица Краснопитерская, дом 31, квартира 47 – стоят на полке разноцветные валенки, один чёрный, другой серый.

1979

Перед моим отъездом в Корею мы с Алёнкой пошли в кукольный театр смотреть «Аленький цветочек». Жили мы с Алёнкой дружно, расставаться нам не хотелось, поэтому по дороге в театр мы обе грустно молчали. Но на Аллее Героев попалась нам навстречу весёлая машина-поливалка. Она медленно двигалась в сторону Волги. Из-под выставленных вперёд широких железных лап шумными фонтанами поднимались водяные брызги. Сверкнув на солнце семицветной радугой, они звонко шлёпались на горячий асфальт. Вокруг машины, повизгивая от восторга, вертелись мальчишки. Они смешно отфыркивались и придерживали руками отяжелевшие от воды, насквозь мокрые трусы. Из кабины поливалки глядел на них, улыбаясь, молодой шофёр.

Посмотрели мы с Алёнкой на это веселье, и нам стало полегче: что ж, в самом деле, не на век же мы расстаёмся, и еду я не к каким-нибудь фашистам, а к самым что ни на есть настоящим друзьям! Мы взялись за руки и пошли дальше.

– Мама, – спросила Алёнка, – а это далеко – Корея?

– Говорят, – одиннадцать дней и одиннадцать ночей ехать надо.

– И через горы? И через море?

– И через горы, через море. Да ты не горюй, – успокоила я Алёнушку, – я самолётом полечу, быстро. И привезу тебе из-за корейских гор, из-за корейских морей какую-нибудь заморскую радость!

– А какую?

– Ну, может, раковину с морского дна, или цветок с высокой скалы, или ещё что – давай вместе подумаем…

Алёнка даже палец в рот сунула – так сильно начала думать. Но придумать она ничего не успела, потому что мы уже вошли в подъезд театра и услышали последний звонок.

Только-только сели мы на свои места, как погас свет и поплыла из-за бархатного занавеса ласковая музыка. Началась сказка…

– В некотором царстве, в некотором государстве, – рассказывали со сцены, – жил да был богатый купец. Вот и собирается этот купец по своим делам за море, за тридевять земель…

– Как ты у меня! – шепнула мне Алёнка.

А со сцены продолжали:

– И было у того купца три дочери. Все три – красавицы писаные, а меньшая – лучше всех. И звали её Алёнушка…

– Как ты у меня! – говорю я Алёнке.

А сказка продолжается. Уже заказали отцу старшие дочери – привезти им из заморских стран золотой парчи да алого бархата. И, поклонившись отцу в ноги, сказала меньшая дочь Алёнушка:

– Государь ты мой, батюшка родимый! Не вози ты мне ни золотой парчи, ни ожерелья бурмицкого, ни чёрных соболей сибирских… А привези ты мне аленький цветочек, краше которого не было бы на белом свете.

…Больше мы с Алёнкой уже не перешёптывались – слушали да смотрели, боялись хоть слово пропустить. А когда после спектакля вышли мы на широкую сталинградскую площадь, моя Алёнка мне и говорит:

– Знаешь, что, мам! Не вози-ка ты мне из Кореи ни раковин, ни цветов, а привези мне, пожалуйста, Корейскую сказку, лучше которой не было бы на всём белом корейском свете!

– Что ты, – говорю, – доченька! Попроси что-нибудь другое! Где я тебе такую сказку-то возьму?

Алёнка даже бровью не повела.

– А ты, мам, постарайся! Чтобы в этой сказке про всё было – и про корейские горы и реки, и чтоб был добрый молодец, который всех победил. Только пусть он сам живым останется! И ещё – чтоб была там девушка, самая красивая во всей Корее!

…Долго ли, коротко ли, как говорится в сказке, путешествовала я по Корее, – не в этом дело! За это время золотым зерном налились колосья ячменя на корейских полях; вырос новый дом на Советской улице в Сталинграде; а Алёнка научилась лучше всех во дворе прыгать через верёвочку. Много интересного видела я в Корее. Зелёное море. Алмазные горы. Белые нежные цветы.

Видела я много девушек трудолюбивых, весёлых и милых. И трудно было решить, кто из них всех красивей. Встречала я воина, на груди которого горели две золотые звезды героя. Много врагов он победил, много крови пролил в боях за свою родину. А сам остался в живых.

Всё было так, как хотелось Алёнке. Но всё было не в сказке, а наяву! И решила я перехитрить хитрую Алёнку. И написала я ей сказку…