Что говорить, я была счастлива, по-моему, не меньше, чем председатель Хасанов. О таком платке я всю свою жизнь не то что мечтала, но загадывала: если я счастливая, то такой платок, хоть когда-нибудь, но у меня будет.

Сейчас такие платки в моде, каждая вторая женщина носит на плечах алые розы по чёрному, синему или бледно-кремовому полю. Тогда я ходила в своём цветастом платке чуть ли не одна. Я любила его и берегла. Перед тем как надеть, обязательно гладила и, беря в руки утюг, каждый раз тихо, про себя, пела на разные мотивы: «Подари мне платок…» А дальше как-то не пелось: песня не шла. Я надевала тот платок на все встречи с читателями, на все писательские съезды. Одна из лучших моих подруг, увидев меня в этом платке, удивлённо подняла бровь, но, подумав, сказала:

– Носить такой платок может себе позволить только очень хороший человек. Или художественная самодеятельность.

Так что благодаря хасановскому платку я попала то ли в художественную самодеятельность, то ли в хорошие люди.

Прошло время, и у меня как-то счастливо сложились три мои первые песни – «Что было, то было», песня о волгоградской берёзке и «А где мне взять такую песню». Они были написаны одна за другой, каждый год по песне.

Если кто-то думает, что это мало – за целый год всего одна песня, – наверное, он прав. Но если бы это не мне, а кому-то другому удалось три года подряд писать по песне, я бы про этого человека думала: счастливый.

А счастливо сложились – это я о том, что люди их хорошо приняли, запели.

Но прошёл год, ещё год, а у меня песен больше не было, не получались, и всё тут!

И вот как-то в канун Нового года получаю я газету «Молодой ленинец» и вижу: на первой странице стоит такая берёза, толстая-толстая, осыпающаяся, а под ней – я, и с меня тоже странички осыпаются, а внизу, под рисунком, стихи:

Это наш прозаик Иван Данилов, тогда ещё совсем молодой казак с чёрным чубом, вечно гордящийся своим казачеством и своим чубом, сочинил такое. Пора, мол, подумать о новых-то песнях, старые-то, мол, и поднадоели. Разумеется, он хотел мне добра, но…

Я обиделась. Расстроилась. Разозлилась. Убил он меня этой толстой берёзой. И стихи написал нелестные. И стала я думать, какую бы пакость сделать этому человеку.

Я не раз замечала: когда на душе кошки скребут, стихи, и особенно песни, легче пишутся.

И решила: раз он так хочет песню, я и напишу ему песню. А тут как раз надо было идти на очередной литературный вечер. Стала я гладить свой дорогой платок и как только вспомнила «подари мне платок» – так уже всё само дальше пошло. И, пока выступала, стихи читала старые, а думала только новые строчки:

Пока думала, пока писала дальше, я о Данилове и думать забыла! Но когда перечитала готовое стихотворение, и мне показалось, что песня получилась, – я уже знала, чем я ему, Данилову, отплачу.

Я послала стихи композитору Григорию Фёдоровичу Пономаренко, автору музыки почти всех моих песен.

Ему стихи тоже показались песенными.

Так и получилась песня. Напечатали мы её с посвящением Ивану Данилову. Я молила судьбу, и ждала, и надеялась, что и эту песню люди будут петь. Ждала, чтобы посмотреть, что тогда запоёт казак Данилов.

…А тот, дарёный председателем Хасановым, платок всё жил у меня и был любим мною по-прежнему. И время показало, что песня «Подари мне платок», которой я ему обязана, была не последней песней.

Как-то приехали ко мне в гости, на день рождения, мои друзья и соседи – калмыцкие поэты: народный поэт Калмыкии Давид Кугультинов, первая поэтесса калмыцкой земли Бося Сангаджиева и герой Сталинградской битвы прекрасный человек и поэт Морхаджи Нармаев. В комнате, где мы собрались, было прохладно. То ли плохо топили, раз дело к весне шло, то ли просто с дороги, но моя Бося вдруг сказала, что она озябла. Я набросила ей на плечи хасановский платок. И тут Морхаджи улыбнулся и говорит:

– А у калмыков закон: чем плечи накрыл, то и подарил!

Вот так и уехал таджикский платок в калмыцкие степи и увёз с собой мой рассказ о маленькой Маргарите Хасановой из колхоза «Победа».

Год спустя я прочитала в журнале «Дон» стихи Боси Сангаджиевой «Платок дружбы»:

Как я была счастлива, как радовалась! И этим милым, душевным стихам, и, главное, тому, что красивая, необычная судьба этого платка продолжается. Я же знала поэтов, знаю мою Босю: это не только стихи, это и в жизни будет – кого-то укроет она платком с алыми розами по чёрному полю, кого-то он ещё согреет…

Кому-то принесёт ещё песню.

Несколько лет назад я получила письмо от читателя – бывшего строителя Волго-Дона. Он писал:

«Однажды к нам на участок пришли и сказали, что приехала писательница из Сталинграда, что ей надо показать стройку. Прорабу было некогда – время было горячее, ждали, вот-вот Волгу с Доном соединим, – и прораб велел мне провести гостей по участку. По образованию я инженер, хотя на канале работал простым рабочим. С писательницей был какой-то человек в кожаном пальто. А она была очень худая, со светлыми волосами и в белом модном плаще. Мне было неудобно за свой неприглядный вид. Тот человек меня расспрашивал, а она всё время молчала. Но когда мы прощались, попросила подарить ей что-нибудь на память. Что я мог тогда ей подарить? Я ей так и сказал. А она подняла со дна шлюза щепочку и сказала, чтобы я на ней что-нибудь написал, и что это ей будет и подарок, и память… И теперь, когда поют по радио Ваши песни, я всегда вспоминаю эту встречу и думаю: а жива ли у Вас та щепочка? Ведь это были Вы…»

Но это была не я. Это была Ольга Фёдоровна Берггольц. Она жила тогда у нас в Сталинграде – высокая, тоненькая, светловолосая. И у неё был белый плащ, которому я, по молодости лет, завидовала больше, чем её Судьбе и её Стихам. Потом она написала пронзительные волго-донские строки: