Мёдом пахнут акации. Летят мотыльки к фонарям.

Всё, как у нас, в Сталинграде!

Вчера днём в дом напротив привезли пианино. А вечером, возвращаясь из театра, я слышала: за открытым окном второго этажа кто-то пытался подобрать мелодию, которую я уже знаю, – песню «Ариран», первую песню, которую я услышала в Корее. Кто-то очень неопытный упорно и безжалостно стучал и стучал одним пальцем по клавишам: – А-ри-ран, А-ри-ран…

Дальше этой первой строчки дело не шло, но музыкант снова и снова начинал: – А-ри-ран! А-ри-ран!

Так я и уснула под эти шесть ударов, трогательно и упрямо замиравших в тишине. А утром забыла об этом. И даже не посмотрела на окно, за которым, наверное, ещё спал вчерашний пианист. Я боялась не увидеть то, что видела вот уже четыре утра подряд.

На первом этаже этого дома живёт большая семья. Рано утром на открытой невысокой веранде перед входом стоят семь пар обуви: мужские ботинки, потом белые прюнелевые лодочки, а дальше – пять пар резиновых кумасин – одни большие, чёрные, остальные беленькие – уменьшаются друг за другом, как матрёшки, а последние – совсем крохотные, голубеют, словно два подснежника. Первыми с веранды исчезают ботинки – хозяин уходит на работу. Потом убегают, наверное в школу, две пары белых кумасин. Вслед за этим на веранде начинается возня: молча воюют белые и голубенькие кумасины, малыши вырывают друг у друга мамину сумочку, которую каждый хочет нести. Мама разрешает спор быстро: сумку понесёт тот, кому сегодня больше досталось. А драчун по дороге в детский сад тарахтит на всю улицу бумажной погремушкой-барабанчиком. Не для забавы: из-за маминой спины выглядывает румяный, с чёлочкой, малышок, которому пока ещё не нужны никакие ботинки! Как только погремушка замолкает, он начинает орать. Мама и братья его быстро успокаивают. И вот он уже молчит и слушает, как постукивают по асфальту белые мамины туфли.

На веранде остались одни чёрные кумасины. А вот и их хозяйка – очень старая, очень смуглая, худая старуха в белой одежде. Она выносит циновку, садится на неё, подогнув под себя одну ногу. И долго, и медленно укладывает на поднятом колене тёмные сухие руки. И – улыбается солнцу. Она сидит так и вечером. Когда вечернее солнце прячется, она улыбается звёздам. А когда приходит с работы сын – она улыбается сыну.

Мне рассказывали про эту старуху. Она всю жизнь батрачила. У неё никогда не было своего дома. Она жила там же, где жили свиньи хозяина, – в хлеву. Когда в этом хлеву у неё родился сын, она сказала: «Это не сын родился, это горе родилось».

Сын плакал, а она – нет: все слёзы она уже давно выплакала.

Так они и жили – мать и её Горе. И было в Корее много таких матерей с таким же горем на руках.

Но когда горе становится общим, оно родит силу. Сыновья вырастали, уходили в сопки, к партизанам. А осенью сорок пятого в Корею пришла свобода. Сыновья, сильные, весёлые, вернулись домой…

И вот она сидит и улыбается облакам, потому что с утра на улице пахнет дождём и солнышка сегодня не видно. Её смуглые сухие руки чернеют на белоснежной одежде, как осенние травинки на первом снегу.

И вдруг на всю улицу раздаётся шесть звонких ударов:

– А-ри-ран! А-ри-ран!

И опять, и опять, как вчера вечером, звенит и звенит начало песни. Ах, как жалко, что дальше ничего не получается!

Старая мать, не переставая улыбаться, медленно поднимает лицо вверх к открытому окну.

… А-ри-ран, А-ри-ран – далёкая, высокая гора, за которой живёт счастье.

Ариран! Только бы дойти до её подножия!

А-ри-ран! Только бы достичь её каменных вершин! Тогда ты будешь счастливым. Но это – так далеко! Так далеко сказочная страна Ариран, существующая только в этой горькой, любимой старой песне…

Так пел, так сотни лет мечтал о счастье корейский народ…

Старая мать слушает: это её песня.

Начинается дождь. Сразу сильный и шумный и, видно, надолго: серым облакам конца нет.

Старая кореянка, свернув рулоном свою циновку, уходит в дом. Захлопываются окна. Лезет под веранду бурый пузатенький щенок. Летят по асфальту первые, мутные от пыли ручьи.

На веранде стоят чёрные кумасины, до краёв наполненные дождём.

Чиндальле – Что такое «чиндальле», Мён За? – Чиндальле – это цветок. Так по-корейски называется багульник. «Чиндальле» – это мои любимые стихи. Это стихи Пак Пхар Яна. Он написал их тридцать лет назад, когда у нас хозяйничали японцы. Знаете?

Знаю. Тогда вся Корея была тюрьмой. За решётки этой огромной тюрьмы бросали всё корейское: корейские книги и корейские обычаи, корейский язык и корейские песни, и белую одежду кореянок. На всё корейское ставилось слово «нельзя». И только работать можно было по-корейски: с утра до ночи, от зари до зари.

В те годы появилось в Корее новое слово. И хотя оно не было корейским, тех, кто называл себя этим словом, расстреливали и вешали на площадях сёл и городов и писали у них на груди: «Партизаны».

И вот в это страшное время молодой корейский поэт написал стихи о цветке чиндальле.