Этим стихам много лет. У поэта, написавшего их в молодости, теперь седая голова. Но все в Корее эти стихи и теперь знают. Потому что и теперь каждую весну по всей Корее цветут чиндальле! По всей Корее – на севере и на юге…

Им гордятся в Корее так, как у нас в Сталинграде гордятся Сталинградским тракторным. Этот завод – первенец корейского машиностроения. Он построен в самое трудное время, в годы войны. Поэтому он так дорог каждому корейцу.

Завод – в семи километрах от станции. Нас ждёт машина. Моя Мён За всю дорогу переживает: она совсем не разбирается в технике, как она будет переводить?.. Дорога вьётся по сопкам то вверх, то вниз. Проезжаем мост, а потом и вброд – широкую быструю речку. Клокочут камни под скатами, летят во все стороны сверкающие брызги. На берегу этой речки стоят новые дома: несколько кирпичных коттеджиков, несколько двухэтажных. Завода не видно, но машина остановилась. Где же он, Хиченский завод?

– Здесь, – улыбается наш шофёр и показывает на небольшое серое здание у подножия сопки.

Этот огромный завод – все его цеха, мастерские, энергоцентраль – находятся под землёй. В той самой сопке, возле которой стоит наша машина.

Мне хочется написать о Хиченском заводе так, как рассказывал нам о нём главный инженер завода товарищ Ким Бен Су. Он учился у нас, в Свердловске, и хорошо говорит по-русски. Напрасно Мён За беспокоилась: переводчик нам не нужен.

Вот как я запомнила рассказ главного инженера.

«Завод начали строить во время войны, в ноябре 1951 года. Я в то время учился, не видел этого, мне рабочие потом рассказывали.

Местность эта глухая. Жили здесь раньше крестьяне, и очень бедные. Дорога сюда трудная – сопки, реки, вы видели, когда ехали. Раз в год по этой дороге приходила со станции машина за древесным углем. Крестьяне жгли его на продажу.

Строить завод потому и решили в этой глуши: тут меньше бомбили. Ну, война была. Как строить? С чего начинать? Где рабочую силу брать? Завод подземный – нужны были шахтёры-строители. Но все шахтёры были на фронте. И вот из северных районов вышли сюда несколько семей шахтеров – старики, женщины, подростки, дети. Железные дороги тогда бомбили, люди шли пешком. Через горы. Зимой. Полуголодные. Одеты все плохо. От бомбёжек прятались в ущельях. На восьмой день некоторые не смогли идти: ноги до крови сбили. Прижгли им раны спичками, чтоб заражения не было. Достали в деревнях телеги, впряглись – кто ещё сам мог идти, повезли больных дальше. Так шли 1200 ли. Но пришли всё-таки сюда. Пришли, а жить негде. Кололи лёд на речке, растапливали его на кострах, кипятком землю оттаивали – строили землянки. Такие, чтоб только сидеть было можно. На большие-то землянки земли много надо было. А её трудно зимой доставать.

Потом пришли на помощь крестьяне из соседних деревень, китайские добровольцы. Начали завод строить. Сопки эти каменные, надо было делать инструменты, чтоб камень долбить. Кузницы не было. Горна не было. Угля тоже не было. Пошли в разбитые дома, взяли там решётки и горны от домашних печек; со станции перевезли каменный уголь – поезда всё равно не ходили. И начали делать инструменты. А потом сняли слой земли с этой сопки, стали камень долбить вручную. Конечно, тяжело смотреть было: сопка огромная, каменная, а где-то внизу копошатся люди – совсем маленькие, колотят её ломами, молотками. В то время на фронте было трудно, наши отступали. И некоторые здесь говорили: «От горя с ума сошли – руками гору разбить хотят!»

Первая радость была, когда зажглось тут электричество. А когда привезли шахтёрам первые перфораторы, они работали и плакали.

В 1952 году (я уже здесь сам работал) получаем из Пхеньяна телеграмму: «Встречайте иностранных гостей». Гостей у нас принято хорошо встречать. Вот собрались мы, все начальники, у директора, стали думать, как быть. Гостей разместить – комнат нет. Кроватей тоже нет. Ни одного полотенца, мыла нет даже! А приезжают иностранцы… Что делать? Срочно стали звонить в Пхеньян, а нам оттуда отвечают: «Не беспокойтесь, для этих гостей ничего не надо готовить». Опять нам новая загадка: что же это за гости, да ещё иностранные, которым ничего не надо готовить?

Смотрим, идут по нашей дороге легковые машины, и на каждой машине флажок: Польша, Чехословакия, Румыния, Венгрия. Это приехали к нам послы дружественных стран. Показали мы им наш завод. К тому времени уже было что показать: один участок механосборочного цеха у нас в три раза больше, чем подземный театр на Моранбоне! А венгерский посол попросил показать ему общежитие рабочих. Я тогда только что вернулся из СССР, жить негде было, я ночевал прямо в цехах: укроешься соломенным мешком и спишь. Работать много приходилось, и я не знал, как рабочие живут. Вот пришли мы с послом в общежитие, комнатка – 6–7 квадратных метров, и там спят рабочие. Один парнишка проснулся, вскочил, с гостем поздоровался. Венгерский посол спросил:

– Сколько тут человек живёт?

А парнишка отвечает:

– Шестьдесят.

Я думаю: вот врёт, неудобно гостей обманывать, говорю ему по-корейски:

– Это ведь друзья. Зачем врёшь? Правду скажи.

А он опять:

– Шестьдесят!

Ну, я не поверил. А парнишка говорит:

– Нас же три смены: 20 человек работают, 20 здесь спят, а 20 – гуляют, где хотят, смены ждут…

И я смотрю – у посла слёзы на глазах.

Ходили гости в столовую, а мы тогда почти голодные жили. Вечером в клубе собрались все послы и рабочие. Послы спрашивают наших:

– Что вам прислать: одежду, продукты, медикаменты? Чем вам помочь?

А наши в один голос:

– Нам нужны только станки! Если бы нам другое оборудование, мы бы в пять раз больше продукции давали.

И через несколько месяцев мы стали получать чешские станки.

Но опять беда: кто на этих станках будет работать? Совсем кадров не было – ни рабочих, ни специалистов; страна-то ведь аграрная была.

В это время приехал к нам советский специалист с завода имени Серго Орджоникидзе Иванов Константин Павлович. Когда в СССР в 1935 году выпускали первый станок ДИП-200, он работал слесарем. И теперь приехал помочь нам выпустить первый корейский станок. Стали мы готовить кадры: технологов, конструкторов, контролёров, плановиков – из тех рабочих, которые кончали среднюю школу. Учили их Иванов, я, другие товарищи, которые в Советском Союзе вузы окончили.

У нас на заводе все помнят дни, когда мы готовились выпустить первый станок. И сам товарищ Ким Ир Сен спрашивал нас:

– Когда дадите первый станок?

Он приезжал на наш завод трижды, в самое трудное время – в дни войны.

Мы подумали и дали слово:

– Через месяц!

В министерстве все переполошились, звонят нам каждый день:

– Честно скажите, будет станок через месяц?!

А у нас дела плохо идут: детали все готовы, а собрать станок невозможно – плохие детали, неточные. Всё снова делать стали. Собрали всё-таки станок. И пускать его страшно: думаю, нажму кнопку – и всё развалится! Попросил одного рабочего: нажми ты, включи! Он включил, станок работает. Поставили резец, стали ждать первую стружку. Она и сейчас хранится у меня дома. А станок этот потом долго стоял в приёмной товарища Ким Ир Сена… Это было в январе 1955 года. А сейчас у нас заканчивают окраску тысячного станка».

Мы переходим из цеха в цех. Все они огромны. Высокие своды. Живой заводской шум. Молча работают люди. Сверкают готовые детали. Ослепительно горят электрические лампы. Забываешь, что ты под землёй.

Главный инженер, показывая завод, рассказывает по пути несколько историй.

«Тут есть ваш земляк. Смотрите: советский станок. Обычный продольно-строгальный станок Минского станкостроительного завода им. Ворошилова. Мы его получили в годы войны. Дорогу от станции до завода бомбили и с самолётов обстреливали. Машине не пройти. И рабочие тащили этот станок на верёвках. А он весит 25 тонн. Семь километров – двадцать дней. Быстрее нельзя было – дорога трудная, горы, реки. Да и бомбили почти без перерыва. Налетит самолёт, люди – в ущелье, а станок на дороге стоит. Видите, как ему досталось, и впадины, и царапины, и осколками много раз пробит.