Долго пытались откопать и спасти тех, кто остался под землёй. Но сыпучая почва рушилась снова и снова. Одному из солдат удалось вырыть крохотное отверстие – из него вылетела муха. Но – новый страшный обвал. И – снова бомбёжка.

Семьдесят матерей! А сколько детей?

Опять пошёл дождь. Мы едем в город. Красивая улица обсажена плакучими ивами. До земли опустились и полощутся на ветру тонкие ветви. Улица выходит на площадь. В центре огромного цветника стоит бронзовый моряк-десантник. Это памятник советским морякам-освободителям. Он поставлен в 1945 году. Автор памятника – советский скульптор, фамилию которого в Чхончжине не помнят. Во время войны американцы взорвали памятник. А когда война кончилась, молодой корейский художник воспроизвёл скульптуру по памяти.

– Нам всем очень хотелось, чтобы она была точно такая же! – говорит Ден Мун Хян. – Но, конечно, получилось не совсем то, что было…

Я не знаю, что было. И я не разбираюсь в тонкостях ваяния. И, может, он грубоват и неуклюж, этот бронзовый русский парень, вынесший столько сражений. Но получилось то, что очень дорого: он стоит, прижимая к груди автомат, парусом гудит за спиной бронзовая плащ-палатка, бескозырка сдвинута на бровь, а из-под широких русских бровей смотрят куда-то далеко-далеко чуть раскосые корейские глаза. Наверно, он смотрит туда – на море. Потому что море для моряка – это, прежде всего, дорога к родной земле.

…Они могли обстрелять город с моря: у них было бы тогда меньше жертв. Но они не стали стрелять в корейских ребятишек. Они просто сами погибли за этот маленький далёкий город, прижатый утёсами к морскому безбрежью…

Усталые волны выносят на берег хлопья мокрых опилок и жёлтые, кудрявые, как морская пена, свежие сосновые стружки. Чхончжин строится! Выбежали на берег девчонки. Выхватили из отхлынувшей волны по золотистому сосновому завитку и, смеясь, нацепили их, как браслеты, на тоненькие смуглые запястья. Чхончжин строится, и его дети счастливы. Он не зря погиб, мой земляк, советский матрос.

Мигает маяк. Ползёт на город морской туман. Идёт дождь. Так хочет море!..

– Приезжайте к нам через десять лет, – говорит мне Ден Мун Хян. – Тогда вы увидите, каким прекрасным станет наш город!

– Ах, как мне хочется приехать к вам через десять лет! Но ваш город станет прекрасным гораздо раньше. Я это знаю: я же из Сталинграда.

Я говорю всё это и тороплюсь достать из кармана платок. Потому что морской туман всё-таки застилает мне глаза.

Хорошо, что идёт дождь.

Был он простым шофёром в Вонсане и возил нас на своём стареньком «газике» смотреть красоту Кореи – Алмазные горы. Видимо, возил он туда не только нас, потому что, не успели мы отъехать от города, – он начал рассказывать…

– Эти горы известны всему миру. Весной они покрываются зелёным шёлковым ковром. Азалии, цветы сливы, сирень наполняют воздух ароматом. И тогда горы называют Кымган – алмазными! Летом здесь серебрятся струи водопадов. А среди ветвей сосен и кедров носится много певчих птиц, наполняя гомоном лесную чащу. И тогда горы называют Бонря – живительный фимиам. Осенью клёны, дубы, камелии расцвечивают горы богатым нарядом. Тогда их называют Пхунак – кленовые горы. А зимой на фоне скал вырисовываются голые, белые от инея, ветки деревьев, поэтому горы называют Кагор – скелетом… – Ким! Вы поэт, вы так красиво говорите!

– Это не я говорю, это пхеньянский «Интурист» говорит! – ответил Ким и вытащил из-под сиденья тоненькую книжечку – путеводитель, в котором я, слово в слово, прочитала всё, что только что услышала.

Все мы смеялись, и громче всех – он.

…Когда я сказала Киму, что хочу написать о нём, он ответил:

– Пожалуйста. Только я плохо говорил, поэтому, прошу, не называйте моего имени.

Я обещала. И долго ломала голову, как же мне назвать его в своей книге? А потом подумала и оставила так, как есть: ведь в Корее столько Кимов, сколько Агашиных в моей ярославской деревне! Пойди догадайся, о котором из них идёт речь…

Мы приехали в Кымгансан под вечер. На чёрные камни надвигался с моря белый туман и нёс белые сумерки. Было светло, и я села на крыльцо гостиничного домика записать, что вижу. Подошёл Ким.

– Вы пишете про Корею?

– Да. Про Корею.

– А как вы про неё пишете?

Я подумала.

– Да вот – как всё вижу, так и пишу.

Ким тоже подумал. И сказал:

– Дом можно видеть снаружи и внутри. В лес – тоже можно в самую чащу забраться. А про человека – как писать, если ты его только видел? Как узнать, какой это человек, какой у него характер?

Я рассказала Киму, что пишу о девушке, пхеньянской ткачихе, которую я видела. У неё чёрная коса, смуглое, очень румяное лицо и худенькие, в два раза тоньше косы, руки. Они просвечивают сквозь ткань белой кофточки. Эти худенькие руки в дни войны построили подземный завод. Они перетаскали в его глубокие цеха все станки своей фабрики. И работали эти руки так, что народ назвал её – ткачиху Ким Бон Нё, девушку с тонкими руками, – Героем Труда Корейской Республики.

– Я знаю это имя. И всё это правда, – сказал Ким. – Но если она сама про себя так рассказывает, у неё не корейский характер!

– Нет, Ким, у неё корейский характер! Она сказала мне только, что ей было очень нелегко стать героем труда, но рассказывать о том, как она стала героем, ей гораздо труднее! Всё остальное о Ким Бон Нё мне рассказали её друзья…

Но Ким думает ещё о чём-то и отвечает не сразу.

– Это всё правда, всё, что пишут о нас ваши писатели. Они всегда пишут, как мы воевали и как работаем. И говорят: «Это корейский характер!» Но когда я был на фронте, я знал, и все у нас знали, как воевали ваши солдаты под Сталинградом. И работать мы тоже учимся у вас… Значит, это не только корейский характер!

– А какой же он, Ким, этот ваш корейский характер?

– Не знаю. Ведь я не писатель… Но хотите, каждый вечер я буду говорить вам пять корейских пословиц? Может, тогда вы лучше узнаете наш характер?

…Три дня мы ходили по горам, оставляя «газик» там, куда он только мог забраться. Три дня я смотрела и не могла насмотреться на Алмазные горы, которые были в сто раз прекраснее, чем писал о них путеводитель «Интуриста». И все три дня Ким таскал на спине тяжеленный рюкзак с продуктами и только молча огорчённо отворачивался, когда мы говорили:

– Давай по-честному, по очереди!

С этим мешком он расстался только тогда, когда, цепляясь за огромные, тонкие, как кружево, иероглифы, высеченные на скалах много веков назад, он лез на каменные кручи: там цвели магнолии. Он приносил нам букеты, такие огромные, что невозможно было удержать руками. Поэтому Ким связывал их ржавой проволокой, которую оставила война на сказочных тропинках Кымгансана.

В первый «горный» день я, с непривычки, очень устала и сразу после ужина пошла в свою комнату. Но у дверей стоял Ким, подняв пять пальцев. Я вспомнила: пять пословиц. Страшно хотелось спать, и я знала, что он устал ещё больше, поэтому подняла обе руки – десять пальцев: