«Живущие на мусорке коты…» Живущие на мусорке коты, Меня считая равным по судьбине, Подходят, благодушны и просты, И я стою у них посередине. Они не лезут с ласкою к ногам И не являют чувства униженья, По их глазам угадываю сам Их горькое святое откровенье. Они котов домашних мне родней, Понятные, как ветер и туманы, Как позднее дыхание полей В осаде взбунтовавшихся бурьянов. И все они извечно без имен: Им имена без надобности всякой На воле вольной. Ухнет если гром, Подвал есть с сокровенною клоакой. Захлюстанная баба из ведра Плеснет помоями на них угрюмо, Они забьются в уголке двора И, лапкой умываясь, рады утру. И я живу под прессингом тычков, Недобрых взглядов хамов и пустышек Без имени и прочих орденов В своей судьбою нареченной нише. И я бегу от грома под сирень, Руками закрываюсь от помоев. И следует за мной живая тень Светлейшего на свете домового. Лиходеи Непонятно было раньше, А сегодня – в петлю лезь! Что ни час, ни день, то рана И в крови зубной протез. А лелеял все надежду: Буду старым – отдохну От огульного невежества, Что заполнило страну. Чикиляю я в сторонке, Не встреваю в разговор. «Глянь, поэт! – летит вдогонку, — Ни к чему нам этот сор!» Молодые и откормленные, По бутылке – в кулаке, Им ли знать России корни! Родина в «черновике». Стаей шлындают, цепляют, Зубоскалят, хохоча, Наземь женщину валяют И кофтенку рвут с плеча. И прохожие во страхе Без оглядки прочь бегут. А несчастной ее «ахи» Не помогут, не спасут. Драма – воплощенья срама, Удушающий удав! Вот тебе и «ма-ма… ра-ма…» Дима… Владик… Владислав… И букварь. Училки голос: «Всем пятерки! Так держать!» …Соскользнул рисковый полоз. Чью-то бьют жену и мать Лиходеи, отморозки, Кольца бликами в ноздрях. Запропали где-то россы. Вон грядет уж скорый крах. Ну а мне терять-то нечего, Зашибут… Не лучше ль так?! Подвернул. «Сюда со свечкою, Щас поймешь». В лицо – кулак! И трусливо разбежались По домам. Проголодались. Впечатлений через край! Им Христом заказан рай. «Сосед, на корточках согнувшись…»
Сосед, на корточках согнувшись, Сбирает реденький крыжовник, В работу вкладывает душу, От остального отрешенный, Мирского, будничного, словно В деянье этом смысл главный. Тем часом я за словом слово В тетрадке сочиняю главы. Он к вечеру варенье сварит, Зимою будет наслаждаться. Строк напишу еще сто двадцать, И новая поэма, паря, Готова! И под стужный морок В жилище с ароматным чаем Ее прочтут, и юный отрок, И кто от жизни заскучает. Окрестит нас творцами кто-то… Не стану в логике копаться Слов сих, они коль в обороте. Сосед (сказали бы в народе), Один он будет наслаждаться. Как скудная былинка Женщина тоскует о мужчине, Пусть не принц на розовом коне, Не поэт пусть, мучимый кручиной, Не герой на «мировой» войне. Не до таковых ужо, а лишь бы Мужичок, хотя бы с ноготок. Волохатый пусть он, словно леший, Даже пусть, родименький, без ног. Да она бы на руках носила По нужде иль, скажем, на народ, И постыдно мелочь не просила, Хоть и крошка не попала в рот. Все сама бы. Все с большой охотой — Покормить, заштопать, уложить В чистую постель. Ведь ей заботы — Как чело трехперстьем окрестить. А то что же? Хата-сиротинка Без мужского мата, табака. А сама – как скудная былинка, Что порой дрожит от ветерка. Русская горюха-неудаха, Сердце не жалели ни Кольцов, Ни Некрасов. Без оглядки, страха Сколь щемящих высказали слов! Ничего с тех пор не изменилось, Так же бабе белый свет не мил. Змей Горыныч лютый закружился И крылами небушко затмил. Злючая поземка бьет в окошко, Встать бы да пригрубок затопить, Но булгачить старенькую кошку — Жмется к боку. Надо как-то жить! «Навильники, мешки и катухи…» Навильники, мешки и катухи И черте что еще в колхозном рабстве! Я успевал тогда писать стихи, С ребятами подраться, искупаться. Ей-богу, лучше жизнь тогда была, Пусть цыпки на ногах, урчит в желудке. И нас судьба по рытвинам вела, Какой ни есть ты – крепкий или хрупкий. Все шли единым строем к светлым дням, А рядом тетки, матери (ух, сила!) Шагали встречь «разбуженным ветрам», Все дальше от войны нас уводили. Разуты и раздеты, голодны, Но нам совали без речей бурсаки Из желудей – увесисты, черны, Крушины горше, но для нас так сладки! Финал блестящ: кто кончил ФЗУ, Кто стал шофером, молотобойцем в кузне И летчиком один – стращать грозу, А я в любви сознался самой музе. И ныне те ж мешки и катухи И черте что еще в российском рабстве! Но так же сочиняю я стихи, Чтоб словом за народ с властями драться. |
