«Мой сосед купил вчера машину…» Мой сосед купил вчера машину. «Руки греет мне баранки плоть», — Хвалится. О, поле русской жизни! Из конца в конец бы прополоть — Сорняки, куда ни кинешь глазом, Реденько живучий колосок. Всяческою непристойной грязью По уши забрызган хуторок. Выглянет и спрячется старуха, Кашляет старик вглуби двора. Накатила экая проруха: Летом – снег, а в январе – жара. Я соседу попенял бы часом, Даже осадил бы матерком… «Сдам машину на металлолом… — Он сказал. — Отметим это квасом!» Брожу один Средь дворов окраины российской Брожу один при тихом ветерке. Тут расцветают зори близко-близко На древнем землянистом плетешке. И купыри над лопухами смачно Смакуют сок – их каждый стебель полн. В баклуже с выводком ютится крячка, Когда плывут, совсем не видно волн. В заброшенном гумне лиса мышкует, Почти ручная. Вот ужо она, Меня приметив, знает: не рискует, От доброты моей лиса пьяна, Готова, вижу, óб ноги ласкаться, Как кот домашний или пес чужой Голодный. Но напрасно озираться — Животных этих нет. Душа тоской Вдруг омрачилась. Ох, утрат бессчетно, Оx, высь сиятельная, Спаситель Бог! Мне ж не к Кремлю взывать, тем паче к черту! Купырь сломал, испил сладимый сок. Присел в тенечке молодого клена. Прогулке рад? Или не рад? Чего ж Вопросы ставить на виду у Дона — Шлет позывные: раны не тревожь! Броди, гуляй окраиной российской, Люби, жалей, как сын и как поэт, Пока на равных сердцу близко-близко И пасмурность ее, и кроткий свет. «Pyсь взбодрится не от сытости…» Pyсь взбодрится не от сытости, Не от гула машин и станков. А от сдержанной утренней святости, Освященных колоколов, Их соскучившийся в темени благовест, Воли свет наконец обретя, Потеснит неугодное, блажное На бесхлебные в яви поля. Где рассвет в полный рост не восходит, Крылья птиц поусохли – полынь. И сама цепенеет природа, Дышит немо вселенская стынь. Русь неловко туда не попятится, Не провалится в небытие. Богородица Мать постарается, Возвернет сокровенное все. И уймется, отступит «железо», И потухнут содомы огней. На былинку букашка залезет — Сердцу нету на свете милей! «Мне внушали учебники в школе…»
Мне внушали учебники в школе: Горизонт не имеет конца, Луг пройдешь, плоскогорье и поле И не раз пот обронишь с лица, А черта его будет все так же Далека, недоступна вовек. Не поверил я бредням бумажным — Был себе на уме человек. Я задался отчаянной целью: Не достигну пока – не умру, Шел всю жизнь. Износилось все тело. «Это значит, – подумал, – к добру!» Так и вышло. Он рядом, колеблем Танцем звезд, величав и широк, У него все в объятиях небо: Юг и север, и запад, восток. Вспоминать перестал я о прошлом, Заполошно в затишке дышать И людскую «научную» пошлость Осиянной душой признавать. «Мимо квелого плетня…» Мимо квелого плетня Тихо движется старуха. Кто она? Она ничья. А верней, Святого Духа. Не сама она идет — Бережно ее толкает, Умоляет и зовет… А куда? Один Он знает. Ей, поди-ка, нипочем, Разум навсегда покинул. И пропал бесследно дом Заодно с дворнягой Динкой. Только небушко в глазах, Алых ангелов порханье Близко-близко, в двух шагах. Нет тому пока названья. «Есть бродяги и шаромыжники…» Есть бродяги и шаромыжники, И у них лишь одно на уме: Объегорить, пристукнуть булыжником, Затеряться проворно во тьме. Им любая дорога попутна, И везде им найдется жилье В захолустном селенье, где мутно Зной за гребень кургана плывет. Умостятся на старой скамейке. И разложат припасы – обед, Кто-то другу подскажет: «Налей-ка…» Бодро встретят замшелый рассвет, Побредут они влево иль вправо, Для них разницы нет никакой. Сам Всевышний для них не управа, Сатана их начальник большой. Но когда же почуют кончину, Будут память они напрягать: Где их родина тлеет лучиной И жива ли, здорова их мать… Старик и кот Старик — райцентровский бездельник, Нет огорода и двора. Ему как праздник понедельник, Беспечно шлындает с утра, Где многолюдие толчется, Таксисты, сумки, хлеб в ларьках… И кот прищурился на солнце, Ему, поди, неведом страх Быть стоптанным, убитым даже Слепой, бездушною толпой. И вкрадчиво старик лишь скажет: «Че ж, друже, не идешь домой?» Кот не услышит. Иль услышит, Но усом не пошевельнет. Здесь, как старик тот, он не лишний — Не существует, а живет. |
