Фёрстер и Элизабет несколько лет были весьма отдаленно знакомы друг с другом через матерей – вдов и столпов церкви. Элизабет не имела причин устанавливать более близкое знакомство, пока не стало ясно, что ее жизнь экономки при брате в Базеле подошла к концу и что она не может рассчитывать ни на будущее при нем, ни на брак с кем-то из его круга. Перед ней вырисовывалась мрачная перспектива заботиться о своей престарелой матери. Старые девы, при всей их добродетели, не могли рассчитывать в Наумбурге ни на власть, ни на достойный социальный статус. Ей нужно было срочно найти мужа.

Она встретила Фёрстера на Байрёйтском фестивале в 1876 году. Затем в Наумбурге она решила очаровать его. Она написала ему письмо, где подчеркивала, что считает себя ревностной сторонницей его взглядов. «Все мои знания – лишь слабое отражение вашего мощного ума. Таланты мои носят практический характер. Вот почему все ваши планы и величественные идеи меня возбуждают: их легко преобразовать в действия» [10].

Забавно следить по их переписке, как быстро она в своих письмах входит в образ веселой, любезной, безрассудной девушки, все больше увлекающейся Фёрстером и его политикой. Он оставался корректным, отстраненным и удивительно близоруким к тому, что происходило. В итоге ей пришлось привлечь его внимание, прислав денег на дело антисемитизма и рассказав о своем состоянии. Но даже после этого прошло довольно много времени, прежде чем он понял, что ему предлагают невесту с достаточным доходом для осуществления его мечты.

В мае 1880 года Фёрстер послал ей копию антисемитской петиции, которую он собирался подать Бисмарку. Он просил ее собрать подписи, и она охотно согласилась. Петиция призывала лишить евреев, которые «разрушают Германию», права голоса, права заниматься врачебной и юридической практикой, а также остановить дальнейшую иммиграцию евреев и изгнать всех ненатурализованных во имя очищения и возрождения человеческой расы и сохранения человеческой культуры. Всего было собрано 267 тысяч подписей. Петицию торжественно провезли по Берлину в конном экипаже и вручили Бисмарку, который, однако, отказался выполнить просьбу. Через год разъяренный и выведенный из равновесия Фёрстер в берлинском трамвае произнес антисемитскую тираду, которая привела к кровавой кулачной потасовке. В результате он потерял место учителя в гимназии, но стал одним из основателей Deutscher Volksverein (Германской народной партии) – полубандитской расистской организации, чьи идеи зиждились на национализме и ложно понятой теории эволюции.

Германская почва навсегда загрязнена сынами Авраама и почитателями златого тельца. Народная партия создаст Новую Германию – колонию чистокровных арийцев на земле, которая никогда не была подвергнута расовому загрязнению. Два года он провел в Южной Америке в поисках идеального места.

Элизабет регулярно писала ему. Когда он рассказал ей, что за пять тысяч марок в Парагвае можно купить прекрасный участок земли, она предложила выслать ему необходимую сумму, с напускной скромностью извиняясь за то, что это предложение денег может его обидеть. Пораженная тяготами его жизни в Парагвае, она предложила ему еще восемьсот марок, чтобы он мог хотя бы нанять себе слугу.

«В Средние века люди жертвовали десятую часть своих имений церкви в знак уважения к высшим идеалам. Почему же вам отказываться от моего подарка?» Далее она намекнула ему, что ее состояние равняется 28 тысячам марок. На тот случай, если он вновь ничего не поймет, она описывала себя как очень практичную женщину и прекрасную домохозяйку – как раз такую подругу, в которой отчаянно нуждаются смелые первопроходцы. Она правильно его оценила. Ее денег было недостаточно, чтобы финансировать все предприятие, но все же их было куда больше, чем предлагали другие уверовавшие.

Фёрстер вернулся в Германию. Он набирал колонистов. Он писал статьи. Он предпринимал турне по стране. Он выступал с речами, записи которых, как записи речей всех демагогов, включают слова «Аплодисменты!» или «Бурные аплодисменты!» в соответствующих местах.

Вагнер в 1880 году отказался подписать петицию Фёрстера. Хотя у композитора были свои антисемитские предрассудки, он с неприязнью относился к самому Фёрстеру, считая его утомительным, некультурным и не особенно умным. Но в Байрёйте эту точку зрения разделяли не все. Старый враг Ницше Ганс фон Вольцоген, редактор Bayreuther Blätter, с удовольствием предоставил Фёрстеру платформу для публикации его смехотворных статеек (в одной говорилось, что в первый же день, когда его партия придет к власти, полиция закроет все существующие школы для девочек).

Газета открывала важный доступ к Обществам покровителей Байрёйта по всей Германии. Они стали основной сетью работы Фёрстера – именно они поставляли аудиторию для речей, сопровождавшихся аплодисментами.

Сентябрь 1883 года выдался в Наумбурге неудачным. Хотя Ницше и его мать были едины в попытках отговорить Элизабет от устройства своей судьбы с Фёрстером, Элизабет объединилась с матерью, чтобы заставить Ницше прекратить заниматься своей кощунственной философией, остепениться и вернуться преподавать в университет. А может, еще и перестать якшаться с «не самыми милыми» людьми.

Франциска и Элизабет давили на него, сам он не мог оказать никакого влияния на решение Ламы выйти замуж за омерзительного Фёрстера и весь месяц вынужден был терпеть ее невыносимый расизм и твердое ощущение собственной правоты. Пора было уезжать.

5 октября он уехал в Базель, где мог всегда рассчитывать на разумные советы Овербеков по поводу Элизабет и финансовых дел. Несколько придя в себя, к зиме он отправился на море. Все еще считая себя Колумбом, способным открыть новые миры, в Геную он, однако, заехал лишь для порядка, а затем двинулся дальше. В качестве причины он называл (как всегда, кривя при этом душой), что уже слишком хорошо знаком с городом, чтобы наслаждаться здесь «лазурным одиночеством», необходимым для творчества.

Он поселился в Ницце, где нанял маленькую комнатку в скромном «Пансион де Женев» на улочке Сент-Этьен. Он любил холмы за городом за дующий там сильный ветер. Ветер он считал избавителем от земного притяжения. Иногда он ехал по побережью на поезде или на трамвае через Сен-Жан-Кап-Ферра и Вильфранш и там забирался на холмы, где видел (или воображал, что видит) на горизонте темную кляксу Корсики на блистающем горизонте моря. Он придавал большое значение тому факту, что его пульс бьется с той же частотой, что и у Наполеона: медленные, безжалостные шестьдесят ударов в минуту. Посреди этого яркого пейзажа, с Наполеоном вместо Колумба на месте аргонавта духа, он вновь закружился в вихре вдохновения. Третью часть «Заратустры» он снова написал всего за десять дней.

Заратустра плывет на корабле с Островов Блаженных по морю. Со временем он попадает в тот самый город, который посетил в первой книге, но там прислушиваются к нему ничуть не больше, чем в начале пути. Он возвращается в свою пещеру, где разрабатывает идею вечного возвращения как великого утверждения жизни, достаточного, чтобы достичь огромной радости в настоящем и победить нигилизм. Он заканчивает книгу (которая должна была стать последним произведением о Заратустре) богохульной пародией на последнюю книгу Нового Завета – Откровение Иоанна Богослова. Ницше дает ей название «Семь печатей», она содержит восторженную и мистическую поэму из семи частей, описывающую его венчание с Вечностью кольцом вечного возвращения. Каждая из семи частей заканчивается одними и теми же словами:

Он закончил книгу 18 января. За две недели до этого в пансионе его посетил доктор Юлиус Панет, молодой венский зоолог еврейского происхождения. Панет знал книги Ницше и решил отдать дань уважения автору. Панет ожидал увидеть пророка, духовидца, грозного и пламенного оратора и был, как и Лу, поражен, узрев перед собой необычайно мягкого человека, весьма дружелюбного и простого в общении. В нем не было ничего пророческого. Они проговорили шесть часов, Ницше держался естественно, говорил тихо, был безобидным и вовсе не самоуверенным. Хотя он был серьезен и держался с достоинством, он шутил и смеялся шуткам собеседника. Их разговор начался с какого-то удивительно банального обмена репликами о погоде и пансионе. Когда беседа свернула в сторону его мыслей и книг, манера Ницше никак не изменилась – он продолжал говорить тихо и вежливо. Он рассказал Панету, что всегда чувствовал перед собой какую-то задачу и что, закрыв глаза, он может видеть очень яркие и постоянно меняющиеся образы. Они дарили ему вдохновение, но физический дискомфорт – например, болезни – превращал эти образы в уродливые, устрашающие и неприятные [11].