«В последний вечер вместе [в Сорренто] Вагнер и мой брат совершили прелестную прогулку по побережью и холмам с великолепным видом на море, остров и залив. “Атмосфера прощания”, – сказал Вагнер.
Затем он вдруг начал говорить о “Парсифале” [новой опере с христианскими мотивами рыцарей Святого Грааля, над которой он в то время работал]. Это был первый раз, когда он заговорил об этой работе, и он подчеркивал, что это не художественное творение, а религиозное, христианское переживание… Он начал делиться с братом своими новыми христианскими чувствами – покаянием и искуплением, и все доказывало, что он склоняется к христианским догмам… Он [Ницше] мог трактовать внезапную смену убеждений Вагнера только как попытку примирения с правящими силами в Германии, которые склонялись в то время к благочестию. Итак, теперь для Вагнера значение имел лишь материальный успех. Он продолжал говорить, пока последний луч закатного солнца не исчез в небе, которое окуталось туманной дымкой и потемнело. Тьма наступила и в душе моего брата… Какое разочарование! Мальвида помнит только, что брат весь вечер был сильно подавлен и рано ушел к себе. Он подозревал, что они с Вагнером больше никогда не увидятся» [17].
Все это выдумка с первого до последнего слова, но до 1981 года, когда исследователь Вагнера Мартин Грегор-Деллин выяснил правду, версия Элизабет никем не ставилась под сомнение.
Когда Ницше приехал в Сорренто, Вагнер, обеспокоенный плачевным состоянием его здоровья, написал своему приятелю, врачу Отто Айзеру, который посоветовал Ницше провести полное клиническое обследование. Вернувшись из Италии, Ницше отправился во Франкфурт на осмотр к Айзеру и офтальмологу, доктору Отто Крюгеру. Это было его первое тщательное обследование, которое заняло четыре дня. Были диагностированы изменения во внутренней части глазного яблока – fundus oculi, глазном дне, и эти изменения могли иметь сифилитическую природу. Также были обнаружены значительные повреждения сетчатки обоих глаз. Они вызывали страшные головные боли, которые, таким образом, объяснялись не «катаром желудка», а «предрасположением к раздражению центрального органа», а его причиной, в свою очередь, согласно диагнозу, была избыточная мыслительная активность. Ему следовало меньше работать, составить программу отдыха, принимать хинин и носить синие очки. К облегчению Ницше, опухоль головного мозга была исключена.
В то время общепринятым было мнение о том, что глазные болезни вроде тех, которыми страдал Ницше, вызываются мастурбацией, и Вагнер послал доктору Айзеру совершенно неприличное письмо, в котором делился своими подозрениями. «Оценивая состояние Н., я не мог отделаться от мыслей об идентичных или очень похожих случаях с молодыми людьми больших умственных способностей. Когда у них проявились сходные симптомы, я слишком хорошо понимал, что они стали результатом мастурбации. После того как я, руководствуясь своим опытом, пристальнее пригляделся к Н., особенности его темперамента и характерные привычки преобразили мои опасения в уверенность» [18]. Дальнейшее подтверждение своей теории Вагнер находил в совете, который дал Ницше неаполитанский врач: ему следует жениться, то есть перейти к регулярной половой жизни.
Доктор Айзер ответил: «В разговоре о сексуальном поведении Н. не только уверил меня, что никогда не болел сифилисом, но и отрицательно отвечал на мои вопросы о сильном сексуальном возбуждении и ненормальном удовлетворении такового. Однако этого я касался лишь вскользь и, таким образом, не могу придавать слишком большого значения ответам Н. Однако убедительными кажутся сообщения пациента о гонорее в студенческие годы и о том, что в Италии он по врачебному совету несколько раз имел половые сношения. Эти утверждения, оспаривать правдивость которых невозможно, по меньшей мере доказывают, что нашему пациенту не чужда способность удовлетворения сексуального возбуждения обычным способом – черта, не вполне характерная для его ровесников, склонных к мастурбации… Я признаю, что мои возражения далеки от окончательных и могут опровергаться вашим долгим и пристальным изучением нашего друга. Я тем более склонен согласиться с вашим предположением, поскольку многие аспекты поведения и манер Н. его подкрепляют».
Далее Айзер указывал, что известны случаи восстановления невротичных, истеричных пациентов, истощенных мастурбацией, но это едва ли возможно в данном случае, когда глазам причинен такой урон. Восстановить зрение Ницше уже не удастся. Айзер исключал в качестве причины заболевания и сифилис, и хронический нефрит (болезнь почек).
О головных болях он писал так: «Такая патологическая раздражительность нервных центров почти наверняка тесно и напрямую связана с сексуальной сферой, так что разрешение вопроса с мастурбацией окажет самое непосредственное влияние на диагноз. Но, учитывая хорошо известное упорство в этом грехе, я сомневаюсь, что какой-либо метод лечения принесет здесь успех». Доктор Айзер давал Вагнеру тот же совет, что дал самому Ницше доктор Шрен: есть надежда на некоторое улучшение общего здоровья Ницше (но не состояния его зрения), если он сможет заключить счастливый брак [19].
Причиной окончательного разрыва между двумя людьми, которые так любили и ценили друг друга, было не несогласие по вопросу религиозности либретто «Парсифаля», как писала Элизабет. Разрыв был вызван тем, что Ницше узнал об этой убийственной переписке, пусть и полной самых добрых намерений.
10. Человеческое, слишком человеческое
Мыслитель, а также художник, лучшее Я которого укрылось в его произведении, испытывает почти злобную радость, видя, как его тело и дух медленно подтачиваются и разрушаются временем, как если бы он из-за угла смотрел на вора, взламывающего его денежный шкаф, тогда как он знает, что шкаф этот пуст и что все его сокровища спасены.
Человеческое, слишком человеческое. Из души художников и писателей, 209
«Мальвиде фон Мейзенбуг
Лугано, утро воскресенья [13 мая 1877 года]
Человеческое ничтожество в морских путешествиях ужасно и в то же время по сути комично – примерно так, как это мне видится с моей головной болью, которая ничуть не мешает находиться в прямо-таки цветущем физическом состоянии. Словом, сегодня у меня снова настрой “бодрого инвалида”, меж тем как на корабле мной безраздельно владели черные мысли, и касательно самоубийства я раздумывал только о том, где бы найти место поглубже, чтобы меня не выудили тотчас же, вынудив вдобавок уплатить моим спасателям дань благодарности в виде груды золота… Я был в самых сильных очках и с недоверием поглядывал на каждого. Таможенная лодка немедленно приблизилась, но самое главное – надписать багаж для железной дороги – я забыл.
И вот мы уже отправляемся дальше, в мифический отель “Националь”, с двумя мошенниками на ко́злах, которые изо всех сил пытаются ссадить меня у какой-то жалкой траттории. Мой багаж при этом все время в чужих руках – передо мной всю дорогу, пыхтя, бежал человек с моим чемоданом… Прибытие в гостиницу было ужасно: целая свора бездельников желала, чтобы им заплатили… Когда я под сильным дождем проезжал швейцарскую границу, сверкнула яркая молния с громовым раскатом. Я счел это за доброе предзнаменование; не скрою и того, что по мере приближения к горам мое самочувствие становилось все лучше» [38].
Однако он ошибался. В Швейцарии у него было мало поводов смеяться над собой. Мягкий итальянский климат не оказал, как планировалось, волшебного целительного воздействия на его здоровье, и, хотя общество на вилле Рубиначчи было приемлемым и интеллектуально стимулирующим, написать книгу не удалось. Поскольку «Несвоевременные размышления» не только не привели к возрождению германской культуры, но и не продавались (рекордом продаж было около девяноста экземпляров «Рихарда Вагнера в Байрёйте», проданных тысячной аудитории первого Байрёйтского фестиваля), он написал своему издателю Шмайцнеру: «Не посчитать ли нам “Несвоевременные размышления” законченными?» [1] Шмайцнер возражал, но Ницше отказался от исходного и довольно беспорядочного списка тем для «Размышлений» и уже сосредоточился на новой книге, идеи которой оформились в Клингенбрюнне, пока он позволял себе краткую передышку от Байрёйта. Названия «Лемех» и «Свободный ум» были отвергнуты в пользу названия «Человеческое, слишком человеческое» с подзаголовком «Книга для свободных умов». Он называл книгу памятником кризису. Ее предмет – состояние человека. Ее путеводная звезда – разум. Ее язык не жесткий, дидактичный, хвастливый или туманный, но прозрачный, элегантный и доходящий до каждого. Это едва ли не самая любимая его книга.
