Ницше завел еще одно знакомство буквально через пару месяцев после того, как окончил третью часть «Заратустры». Эта знакомая, Реза фон Ширнхофер [12], подтверждает, что он вел себя так же безыскусно, как и с Юлиусом Панетом. Это была состоятельная двадцатидевятилетняя феминистка, которая приехала в Ниццу по окончании первого семестра обучения в Цюрихском университете – одном из первых, где начали принимать на обучение женщин. Впоследствии Реза напишет докторскую диссертацию по сравнению философских систем Шеллинга и Спинозы. Она приехала в Ниццу по предложению Мальвиды фон Мейзенбуг, которая еще не оставила надежд подыскать Ницше невесту.
Реза согласилась на предложение Мальвиды со смешанными чувствами. Она восхищалась «Рождением трагедии», но видела знаменитую фотографию, на которой Ницше и Рэ запряжены в повозку Лу. Та сама показывала Резе, наряду со многими, эту карточку на Байрёйтском фестивале 1882 года, и мнение относительно фотографии смущало Резу в ожидании грядущего знакомства с Ницше. Однако ее сомнения почти сразу рассеялись при виде его «серьезной профессорской внешности» и несомненной искренности в речах.
Те десять дней, что она пробыла на Ривьере (3–13 апреля 1884 года), они в основном провели вместе. К тому моменту третья часть «Заратустры» уже была закончена и отправлена в типографию. Возможно, предполагалось, что Ницше будет говорить только о себе и своей работе, но вместо этого он живо заинтересовался ее программой чтения. Он рекомендовал многих французских авторов: братьев Гонкур, Сен-Симона об истории, Тэна о Французской революции и «Красное и черное» Стендаля. Он говорил, что Стендаль был «совершенно уверен» в том, что через сорок лет станет знаменитым, и Ницше с полным правом может сказать то же и о самом себе.
Несмотря на значительную разницу в уровне между философом и студенткой, она сочла его прежде всего добрым, естественным, забавным и очень человечным. Он был человеком исключительно чувствительным, нежным и вежливым. Его манеры отличались утонченностью в общении с кем угодно, но прежде всего с дамами – молодыми и пожилыми. Это принесло ему популярность в «Пансион де Женев», где его называли «милым полуслепым профессором» и рады были услужить ему по мелочи, чтобы как-то облегчить жизнь. Реза вскоре почувствовала себя с ним так свободно, что стала болтать обо всем. Когда она рассказала, что иногда у нее бывают интересные сны, он серьезно предложил ей класть у изголовья бумагу и карандаш, как поступал и он сам. Он придавал значение снам и большую важность ночным мыслям: «Ночью нас посещают редкие мысли, и мы должны сразу по пробуждении ночью их записывать, потому что утром мы их обычно уже не помним – они унесены ночной темнотой» [13]. Несмотря на очевидную приязнь, их чувства так и не переросли во что-то большее. Страсть Ницше не была воспламенена так, как это было с Лу. Реза и Ницше не спорили как равные. Это был союз, но не родство душ. Она пробудила в нем учителя, которому так нравилось воспитывать юные умы в Педагогиуме. Он говорил с нею серьезно, но осторожно, боясь ее перегрузить. Рассуждая об объективности, он предупреждал, что полностью избавиться от предрассудков невозможно и об этом всегда нужно помнить. Отбрасывая одни предрассудки, мы сразу же поддаемся новым.
Он подарил ей три части «Заратустры» с подписью In nova fert animus («Дух уносит к новому»). Он взял ее на прогулку к горе Борон – одну из тех, что вдохновляли его при создании третьей части «Заратустры». Но и тут он не разыгрывал из себя мистика или законоучителя. Из ароматного чабреца под их ногами выпархивали целые облака бабочек. Под ними зеленая бухта Ангелов, на берегу которой стоит Ницца, блистала белыми корпусами кораблей. Он предложил отправиться вместе на Корсику.
Когда они почти забрались наверх, им преградили дорогу французские караульные и велели возвращаться. Путешественники ступили на запретную почву, попав в форт Монт-Альбан – древнее укрепление, с которого Франция и Италия следили за территориальными претензиями друг друга уже три сотни лет. Ницше очень обрадовался такой встрече с безобидными солдатами. Его настроение еще поднялось, когда внезапно налетел мистраль. Ветер разогнал облака с их электричеством, и небо стало чистым и голубым. Ницше повел спутницу в небольшое кафе, где познакомил ее с вермутом. Пока она, морща носик, прихлебывала напиток, он сопровождал это экстравагантными комментариями, в рифмующихся виршах повествуя об их путешествии по смешному окружающему миру, начиная с bewachte Berg – тщательно охраняемой горы.
Он пригласил Резу сходить с ним в Ницце на бой быков. У нее было предубеждение, но Ницше уверил ее, что коррида проводится по официальным правилам, которые запрещают использование лошадей и убийство быков. Шесть быков, сменявших друг друга на арене, похоже, знали правила не хуже матадоров. Вскоре схватки стали казаться настолько абсурдными, что обоих охватил приступ неконтролируемого смеха. Когда примитивный оркестр заиграл музыку из «Кармен», это произвело на Ницше самый возбуждающий эффект. Он за секунду перешел от истерического смеха к восторгу. Он обратил ее внимание на пульсирующие ритмы, и она поняла, какую власть имеет над ним музыка. Ее кровь тоже забурлила в жилах, и она писала, что ей вдруг захотелось, несмотря на любовь к животным, увидеть настоящую корриду во всей ее стилизованной жестокости и диком, дионисийском прославлении героической смерти.
Он прочел ей «Надгробную песнь» и попросил прочесть ему «Танцевальную песнь», которую исполняет Заратустра, пока Купидон и девушка танцуют на лугу. Она увидела в ней «прозрачную паутину, сплетенную из нитей меланхолии; она, дрожа, висит над темной бездной желания смерти».
После этого он долго и печально молчал.
Они провели вместе десять дней. Через неделю после того, как Реза уехала из Ниццы, Ницше направился в Венецию. Здесь Генрих Кезелиц (он же Петер Гаст) продолжал, с неумелой помощью Ницше, попытки написать оперу, несмотря на весьма скромный музыкальный талант. Прочитав партитуру, Ницше подверг ее почти такой же суровой критике, как некогда фон Бюлов – его музыкальные потуги, но Петер Гаст воспринял критику с большей кротостью. Он даже сменил по предложению Ницше название оперы и изменил язык либретто. Итальянский Il matrimonio segreto («Тайный брак») стал немецким Der Löwe von Venedig («Венецианский лев»). Такое необязательное проявление власти над беспомощным Гастом могло быть свидетельством кризиса уверенности самого Ницше, последовавшего за публикацией первых трех книг «Заратустры».
Издатель не питал энтузиазма по поводу всех частей. И даже Якоб Буркхардт, понявший и высоко оценивший первые две части, испытал явное замешательство, когда его спросили по поводу третьей. Он уклонился от ответа, поинтересовавшись, не думает ли Ницше, что ему стоит попробовать свои силы в драматургии.
За лето здоровье Ницше резко ухудшилось. У него сильно болели глаза, приступы рвоты могли длиться по нескольку дней. Врачи не находили способов вылечить ни глаза, ни пришедший в негодность желудок, ни бессонницу. И он вновь перешел на самолечение, в значительной степени полагаясь на порошок хлоралгидрата – сильное снотворное и седативное средство, облегчающее бессонницу и снимающее раздражительность. При передозировке это лекарство вызывает головокружение, рвоту, галлюцинации, дезориентацию, нарушения дыхания и сердечной деятельности, то есть всех симптомов, с которыми Ницше и пытался бороться хлоралгидратом.
В отчаянии он вновь уехал в любимую Зильс-Марию, где окончательно освоился в комнате Жана Дуриша, велев оклеить ее обоями по своему вкусу – с цветочным орнаментом, в успокаивающих сине-коричнево-зеленых тонах [14]. Комната была настолько проста и мала, насколько только можно вообразить. Низкий потолок, маленькое окно, узкая кровать, деревянный столик перед окном и приспособление для снимания сапог, в котором в бытность Ницше нередко торчал собственно сапог.
