За городом вырыли ямы, там люди прятались от бомб. Вася с матерью не уходили в ямы.

— Двум смертям не бывать, одной не миновать, — сказала Домна Федоровна.

Но иногда сидеть дома было невмоготу. Вася убегал на улицу и вместе с соседскими ребятами лазил на чердаки и смотрел оттуда на огненные взрывы, на черные фонтаны земли, взлетавшие к самому небу.

Домна Федоровна почти не спала. Вот уже сколько дней они жили как в кромешном аду, не зная, что на дворе — утро или вечер, солнце ли заходит, обещая погожий, но ветреный день, или это зарево пожара. Она перестала даже подтягивать гирьки часов-Ходиков, забывала порой снять с окна старое одеяло: день ли, ночь — не все ли равно?

Однажды под вечер Домна Федоровна прилегла на кровать и ненадолго забылась. Но тишина эта не обрадовала ее, а насторожила.

— Вася! — позвала она испуганно.

Никто не откликнулся. Она подошла к окну, откинула край одеяла. На дворе стояли густые сумерки. Тревожно прислушалась: тишина. И вдруг дверь распахнулась. На пороге стоял Вася, волосы прилипли к влажному лбу, голос срывался:

— Скорее!

Они бежали по улице задыхаясь. Домна Федоровна ни о чем не спрашивала — что тут спросишь в темени, неразберихе, среди воя сирен и грохота вновь начавшейся бомбардировки. Они миновали свою улицу, совсем пустую, свернули в переулок — и здесь ни души. На самом углу стояли какие-то развалины, Домна Федоровна не сразу разобрала: разрушенный ли бомбежкой дом, остов ли развалившегося от старости строения.

Вася опустился на колени.

— Тут! — произнес он охрипшим голосом.

Домна Федоровна пошарила рукой, наткнулась на груду битого кирпича, взяла чуть левее и вдруг ощутила под ладонью чью-то мокрую, горячую щеку…

— Дайте мне смерти… Дайте мне… — услышала она.

Раненый был в тяжелом бреду. Он лежал неподвижно и только крепко сжал в своих пальцах Васину руку.

— Одеяло бы… — сказала Домна Федоровна.

Вася постучался в первый попавшийся дом. Кто-то чуть приоткрыл дверь.

— Чего тебе? — донесся до Васи приглушенный голос.

— Пустите. Раненый тут.

Дверь захлопнулась. Вася стоял окаменев. Он, не поверив, постучал еще. Дверь снова приотворилась, и тот же голос сказал злобно:

— Убирайся, пока цел.

Стиснув зубы, Вася перебежал дорогу и стал изо всех сил дубасить в дверь дома напротив. Никто не открывал, но вдруг дверь сама подалась под его рукой, и Вася почти ввалился в сени.

— Есть кто? — окликнул он.

Молчание. Вася вошел в комнату, в темноте отыскал кровать, сдернул одеяло и выбежал на улицу.

С трудом подняли они тяжелое обмякшее тело, стараясь не ушибить, переложили на одеяло и, подняв его с двух сторон, как носилки, стали добираться до дому. Они не позволяли себе остановиться. Задыхаясь, не смея вытереть пот, они шли и шли — и казалось, конца не будет дороге. Шаг. Еще шаг. Вот угол. За углом — рябина. Еще шаг, еще. Вот калитка их палисадника.

— …Не могу… — Домна Федоровна села на нижнюю ступеньку крыльца. Руки у нее дрожали, во рту пересохло. Сердце стучало так, что казалось — сейчас выскочит из груди.

Вася обхватил раненого поперек живота, напрягся, шатаясь, поволок в дом.

С трудом поднявшись, Домна Федоровна вошла следом, отыскала спички, зажгла фитилек коптилки, поднесла огонь к лицу раненого. Слипшиеся от крови волосы закрывали лоб. Губы распухли, правую щеку от виска к подбородку пересекала кровавая полоса.

Они согрели воду. Так же хозяйственно и аккуратно, как шила и чинила, Домна Федоровна разорвала на бинты полотенце. Опустив тряпку в таз с водой, она осторожно обмыла черные запекшиеся губы, отвела рукой волосы, дотронулась влажной тряпкой до лба. И черты этого лица словно проступали, становились все отчетливее. Кого же они напоминали? Кто был перед ней?

— Вася! — сказала Домна Федоровна. — Посмотри! Узнаешь? Да ведь это наш постоялец!

Бывает же так: жил у них в Покровском целое лето парнишка. Веселый, мастер на все руки, гармонист. Сирота, он приехал после армии погостить к тетке, а тетка уехала к дочери в Сибирь.

— Что ж не списался? — спрашивали его. — Куда ж теперь?

— А некуда…. — отвечал он растерянно. — Может, в город подамся, на работу устроюсь…

— Осенью и подашься, — решила Домна Федоровна, — а пока поживешь у нас, отдохнешь.

Его звали Костя Савинков. Он прожил у них все лето. Денег с него Домна Федоровна не взяла, но он не даром ел хлеб: починил завалившийся плетень, перекрыл крышу, сколотил стол и две табуретки.

— Ну, чего еще сделать? — спрашивал он, блестя глазами. — Нам это пара пустяков!

Прощаясь, говорил благодарно и грустно:

— Никогда вас не забуду. Спасибо вам. Когда еще свидеться придется!

Вот и свиделись. У него были перебиты ноги, осколок оцарапал лицо. Он был без сознания.

— Дайте мне смерти, — повторял он то громко, то переходя на шепот. — Дайте мне… Дайте…

— Утром позовем доктора, — сказала Домна Федоровна. — Сейчас, видно, уж никого не разыщем. Ох, скорей бы завтра!

…И завтра настало. Но это было страшное завтра: в Артемовск вошли фашисты.

Люди не выходили из дому, не открывали ставен: затаились, жили вполголоса. Казалось, если открыть окно, самый воздух с улицы, отравленный дыханием врага, ворвется и сдавит грудь.

Костю поместили в чулане. Там было сыро, но что поделаешь? В комнату каждую минуту мог войти гитлеровец — они входили без спроса, не стучась, как хозяева. Дверь чулана задвинули сундуком, завесили всякой ветошью — так было надежнее.

На стенах чулана Домна Федоровна с Васей развесили одеяла: свое, дяди Егора и то, что Вася стянул с кровати в чужом доме. Оно изорвалось, но Домна Федоровна наложила заплаты и повесила на стену, которая выходила на северную сторону. Надо бы вернуть людям… Да как объяснишь, зачем брал?

Весь день у Домны Федоровны проходил в хлопотах: то стирала бинты, то осторожно меняла повязки. Ночью в очередь с Васей вставала по нескольку раз, чтоб присмотреть за Костей, поднести чашку с водой к его пересохшим губам. И все время прислушивалась к тому, что происходит за стенами: не идет ли кто? Не следят ли за домом? Не заметили ли чего?..

Костя пришел в сознание., Но лучше ему не стало. Домна Федоровна со страхом глядела на черные пальцы его ног. Чернота ползла вверх, ноги у колена были опухшие, красные. Как бы совсем ног не лишился. Что же делать? Они в Артемовске люди новые, где живет надежный врач, не знают. Как быть, как быть?

Надо послать Васю к Егору, он посоветует. Но как выпустишь мальчишку из дому, да еще на другой конец города?

По другую сторону улицы, как раз напротив Носаковых, жила Лена Жиленко, молодая женщина с годовалым ребенком. Она болела сыпняком, и ее остригли наголо. Когда в город входили враги, Лена выглянула в окно. Шагавший сбоку колонны офицер приостановился, вытянул из кобуры наган, выстрелил в нее и как ни в чем не бывало прошагал дальше. Это случилось на глазах у Васи и Домны Федоровны. Они тоже стояли у окна. И если бы взгляд офицера упал на Васю, его постигла бы такая же участь. Вскоре жители Артемовска узнали: гитлеровцы не любят, когда на них смотрят из окон, особенно мужчины. За мужчину, как видно, принял офицер и остриженную наголо Лену Жиленко.

Домна Федоровна не могла забыть, как Лена, вскинув руки, рухнула и окно опустело. С тех пор Домна Федоровна боялась открывать ставни и места себе не находила, когда Вася надолго отлучался из дому. А не отлучаться было нельзя: воды принести, на базар сбегать — вдруг удастся раздобыть муки или масла. Носаковы уже давно жили впроголодь, но сейчас надо было кормить еще и Костю.