Вот о чем рассказал Володя Носаковым.

— Тебе домой идти нельзя, — сказала Домна Федоровна.

— А мать?

Они замолчали.

— Нужно мать из хаты увести и спрятать, — опять начала Домна Федоровна. — Ох, нет, нельзя! Офицер тотчас же догадается, что это в вашей хате пропал пистолет.

— А вы думаете, мама, он и так не догадался? — спросил Вася.

— Все дело в том, когда они его хватились. Смотри, сколько дней прошло. Да за это время офицер мог уже в нескольких деревнях ночевать!

— И ни разу не вынуть пистолета?

— А что же, коли он штабной, — вмешался Володя. — Зачем ему пистолет?

— Могло быть, конечно, и так.

Все опять замолчали.

— Нет, — сказал Володя, — нужно возвращаться домой!

— Да, видно, нужно, — отозвалась Домна Федоровна.

— Я пойду с тобою, — сказал Вася.

— Э, нет, — сказал Володя. — Тебе рисковать нельзя. Я пойду один.

— Я провожу тебя, — сказал Вася.

Они вышли на улицу. Было уже ясное утро, по улице ходили гитлеровцы, показавшиеся им сегодня особенно страшными. Мальчики свернули в проулок и пошли огородами.

— Слушай, — сказал Вася, — что бы немец ни говорил, чего бы ни требовал, на все отвечай: ничего не знаю. Не знаю — и все. Если мама права и он толком не знает, в какой хате пропал пистолет, это самое правильное, что ты можешь сделать. Ничего не знаю — и все.

— Хорошо, — ответил Володя.

— А если…

«А если он будет стрелять или жечь хату…» — хотел сказать Вася, но промолчал.

— Он, наверно, пойдет в комендатуру?

— Посмотрим! Я сейчас соберу ребят, мы будем рядом, за огородом твоим. В случае чего…

Вася опять не договорил. Что смогут сделать они, ребята, «в случае чего», Вася и сам не знал. И все-таки очень важно знать, что друзья неподалеку!

Теперь они шли проулком. Между тем на улице послышался какой-то шум. Им показалось, что кричит женщина.

— Пошли быстрее! Посмотрим, что там, — шепнул Вася.

И мальчики побежали на улицу. Нет, это не кричала, это смеялась женщина! Как давно они не слышали, чтобы на улице их села громко смеялись! А эта… Уж лучше бы она кричала.

По улице шли трое солдат. Двое вели под руки девушку. Третий бегал вокруг, пытаясь пристроиться то справа, то слева и заглядывая девушке в глаза. Она же, закидывая голову, громко смеялась.

Это была Ксана Маринченко. Мальчики не сразу узнали ее. И не только потому, что Ксана обрезала косы и завила волосы. И не только потому, что она была пьяна и шаталась на своих высоких каблуках.

Между тем Ксана их заметила.

— А, ребятки! — выкрикнула она. — Смотрите, что весело живу? Смотрите, смотрите!

Солдаты, смеясь, ее поддерживали. Впрочем, все они были тоже изрядно пьяны.

— Пошли, — сказал Вася.

Мальчики поспешно свернули обратно в проулок. Любой из Ксаниных кавалеров мог ради развлечения в них выстрелить.

Остановились они только около лагеровской хаты.

— Видал? — спросил Вася.

— Мразь!

Они долго, очень долго стояли на огороде и молчали.

— Ну что же, — сказал Володя, — я пошел.

— Иди!

Вася стоял за деревом и смотрел, как товарищ его идет к своему дому.

…Потом Вася собрал мальчиков на лагеровском огороде. В доме Лагеров было тихо.

— Боюсь, что немец пошел в комендатуру, — сказал Борис.

— Он вроде не выходил.

— Нам крыльца отсюда не видно.

— Зато видно было бы, как он идет по улице.

Время тянулось бесконечно долго. Казалось, уже многие часы сидят они здесь, на земле, и смотрят на безмолвный Володин дом.

— Что мы, словно мыши, бегаем да прячемся? — вдруг сказал Борис. — Нужно действовать!

Это был разговор, который уже не первый день вели они с Васей.

— Нужно напасть на комендатуру! — продолжал Борис. — Оружие у нас есть.

— Стойте! — шепнул Толя Цыган. — Стойте!

Они примолкли и оглянулись. Вдоль огорода шел сын Тимашука.

— Опять он! — прошептал Толя Погребняк. — Что ему здесь нужно?

— Ох, я бы ему вдарил! — так же тихо ответил Цыган.

Сын Тимашука брел своей неуклюжей походкой и смотрел на них во все глаза, не мигая. Мальчики молчали, пока он не скрылся из виду.

— Ох, убил бы я его! — повторил Цыган.

— Да, опасен нам этот выродок, — задумчиво сказал Вася. — Для нас он хуже, чем его отец.

Им послышался крик. Да, женский крик и причитания неслись из дома Лагеров.

— С Володькой беда! — дрогнувшим голосом сказал Цыган.

— Постойте здесь, — сказал Вася, поднимаясь, — я схожу посмотрю, что там такое. Если что…

— Смотрите, бежит!

От хаты изо всех сил бежал Володя Лагер. С великим трудом остались они на своих местах — так хотелось всем вместе ринуться ему навстречу. Он упал на траву рядом с ними.

— Что? Что? Говори!

— Ничего не понимаю, — сказал Володя, еле переводя дух.

— Ну, давай, давай рассказывай!

— Сперва рыжий был зол как собака. Только я пришел, кинулся ко мне и кричит: «Ти, ти — пиф-паф!» Я испугался, думал, он застрелить меня хочет. Да и смешно мне стало, как он такой здоровый, а кричит «пиф-паф». Но только вообще-то мне было не до смеха. Он кричал, наверно, целых полчаса, а потом…

Володя сел и удивленно оглядел всех присутствующих.

— …А потом вынул плитку шоколада и дал мне. И говорит так сладко, тоненько: «пиф-паф, пиф-паф». Ну, тут уж я совсем ничего не мог понять.

— Это он просил тебя вернуть пистолет?

— Да, получается, что так.

— А потом?

— А потом он опять озверел, глаза вылупил, орет что-то. Но мне уж тогда не так страшно было. И вдруг как кинется на меня, как схватит за волосы — да как больно-то! — и давай бить головой о стенку. У меня в голове зазвенело и все кругом пошло, ничего не вижу. И тут, как назло, вошла мать. Она как заплачет и давай меня отнимать. Тут рыжий схватил меня да и вышвырнул за дверь. А я к вам. Вот и все.

— Давайте думать, — сказал Вася. — Ну, во-первых, как мама и говорила, немец не знает, где именно у них украли пистолет. Он только подозревает, что здесь.

— Подозревает? — переспросил Борис. — Фашисты ни за что деревни жгут, а уж когда подозревают…

— Конечно, этот рыжий должен был бы прежде всего сообщить в комендатуру. Привести туда Лагеров, ну и все прочее… — сказал Володя Моруженко.

— Но зол он как собака, — повторил Володя Лагер.

И вдруг они услышали, как в доме хлопнула дверь, и через минуту на улице показался рыжий. Коренастый и грузный, он шел, широко расставляя ноги в сапогах.

Он шел к комендатуре.

Ребята бежали огородами, пригибаясь к земле и стараясь не упустить врага из виду. Вот он поравнялся с домом, где помещалась комендатура, но в дом не вошел, а двинулся дальше по улице. Потом остановился. Ребята тоже остановились и стали ждать.

— Он просто не знает, где комендатура, — сказал Цыган, — сейчас спросит у кого-нибудь и вернется.

Но немец стоял и ничего ни у кого не спрашивал. На улице показался тяжелый немецкий грузовик. Рыжий поднял руку, грузовик остановился. Он сел в кабину и уехал. Уехал из села!

— Уехал! Уехал! — кричал Цыган. — Укатил рыжий! Ура!

— Погоди радоваться, — сказал Вася. — Мы еще не знаем, почему он уехал.

Ну и денек! Трудно сказать, что было в нем самое страшное: рыжий денщик, вернувшийся за пистолетом, или пьяная Ксана, разгуливавшая по улицам под руку с гитлеровскими солдатами. Ребятам казалось, что и то и другое они видели во сне.

Однако если рыжий до поры до времени ничем о себе не напоминал, то Ксану они видели почти каждый день, так как она не упускала случая появиться на улице то в новой кофте, то в новом цветастом платке.

Люди проходили мимо Ксаниного дома, ускоряя шаг, боясь, как бы она не вступила с ними в разговор.

Между тем Ксана, казалось, ждала лишь случая, чтобы перемолвиться словом и похвастать обновками. Не раз она заискивающе окликала кого-нибудь из своих бывших подруг, а как-то явилась к Погребнякам с банкой немецких консервов.