– Ежели б я помоложе был, беспременно пошел бы рвать быка! - говорил Прошка, помогая барину одеваться.
– Тебя только там и не хватало. Что ты - голоден?
– А почему ж на даровщинку не выпить и не закусить? Опять же лакеи сказывают: кто с быка золотую голову сорвет и принесет во дворец, тому сто рублев заплатят. Такой закон.
– Смотри, чтоб из этой свалки свою голову вынес, а не то что бычью…
Когда Суворов подъезжал к Зимнему, он увидал, что все прилегающие к площади улицы были запружены народом: кто собирался "рвать быка", а кто просто поглазеть.
Против дворца возвышался высокий помост со ступеньками. На ступеньках лежали жареные гуси, утки, куры, свиные и телячьи окорока. А наверху помоста стоял громадный бык с позолоченными рогами.
Помост сверху донизу закрывала зеленая тафтяная занавеска. Возле помоста были устроены два красивых фонтана для красного и белого вина. Все это окружала цепь из солдат и полиции. Конные драгуны ездили тут же.
Посмотреть на эту сцену собралась во дворце вся знать. Сигналом к началу было появление в окне императрицы.
Когда пустили фонтаны, толпа поняла, что царица сейчас подойдет к окну.
Солдаты и полиция едва сдерживали толпу, которая напирала со всех сторон. Пьяницы, увидев фонтаны вина, не могли стоять на месте.
Императрица подошла к окну.
И тогда отовсюду с криком и улюлюканьем бросились к помосту и фонтанам сотни людей. Сшибая и давя друг друга, они старались поскорее добежать до цели.
Вперед пробилась группа мясников. Они кулаками прокладывали себе дорогу. Зеленая тафтяная накидка в один миг полетела в клочья.
Мясники стали швырять в толпу жареными гусями, утками, курами, окороками - отбивались от остальных, давали возможность самому сильному и ловкому из своих пробиться к быку, чтобы завладеть золотой головой. Голова была укреплена на железном пруте. Вся громадная туша быка надевалась на прочную деревянную раму.
Плечистый рыжебородый мясник быстро пробежал по ступенькам к быку, легко подпрыгнул и упал к нему на спину, собираясь сесть верхом. Но с другой стороны помоста к быку пробились лабазники. Небольшой плотный купчик подскочил и дернул рыжебородого мясника за ноги. Рыжебородый ерзнул с быка, но еще пытался удержаться. Тогда купчик прыгнул ему на плечи. Мясник оторвался от быка, и оба покатились по ступенькам вниз.
Золотые рога быка сияли все также недосягаемо и заманчиво.
В это самое время пьяницы кинулись к фонтанам с вином. Черпали пригоршнями, припасенными кружками, ведрами, шапками. Нагнувшись, свесившись в бассейн, просто лакали. Тянули друг друга прочь, толкались, дрались, падали в вино.
Один - в драном коротком кожухе и валенках,- перевесившись, упал прямо в бассейн. Он еще до праздника успел где-то хлебнуть и теперь сразу захмелел. Стоя по щиколотку в вине, он стал черпать шапкой-ушанкой и поливать лезущих к фонтану пьяниц.
Кто-то ударил его в грудь. Пьяница зашатался, чуть не упал навзничь, но схватился за трубку фонтана. Трубка изображала ствол, обвитый виноградными листьями и гроздьями. Наверху она кончалась чашей из виноградных листьев. Из чаши во все стороны били ярко-красные струи.
Пьяница вдруг полез по этим железным гроздьям наверх к чаше. Красное вино, точно кровью, заливало его всего. Он лез, подставив под брызги широко раскрытый рот. Жадно глотал.
Он влез наверх и, закрыв глаза, сначала продолжал пить, а потом повернулся и плюхнулся в широкую чашу, Вино перестало литься.
Пьяница сидел, с победоносным видом глядя вниз, и горланил песню. Среди толпившихся, оттиравших друг друга от вина питухов поднялся отчаянный вопль. Ругали, проклинали, угрожали.
А мужик, пьяно хохоча, болтал от удовольствия валенками. Валенки были грязные и мокрые от вина.
Тогда в него стали швырять снегом, шапками, рукавицами, чтобы сбить его вниз. Ничего не помогало.
Наконец какой-то ямщик догадался: развязал свой длинный зеленый кушак, размахнулся и захлестнул мужика за ногу. Несколько услужливых рук рванули кушак. Пьяный мужичонка схватился за фонтан, но не удержался и бухнул вниз, в бассейн.
Яркокрасные струи забили снова.
…Во дворце у окон хохотали до упаду. Сама императрица утирала кружевным платочком слезы - так прошиб смех.
– Ой, не могу!
– Мясники-то, мясники! Вон из-за головы дерутся…
– Оторвал. Бежит с головой!…
– Отбили. Упал!
– А этот пьяный что в фонтане делает! Срамота!…
Жались к окнам, смотрели.
Один Суворов ходил по залу, не глядя в окна. Не смеялся - ему не нравилась, была противна вся эта грубая забава. К тому же пьяных он не любил. Если бы не торжество по случаю бракосочетания великого князя, он не приехал бы.
Враги Суворова и тут не оставляли его в покое - пользовались любой возможностью, чтоб уколоть фельдмаршала.
– Вот штурм, так штурм. Почище измаильского, - громко сказал генерал-аншеф Николай Салтыков.
– А что это он влез на фонтан?
– Поучение солдатам говорит, - съязвил Долгорукий.
– И не замерзнет же - весь искупался, а ничего…
– Нонче стало модным - обливаться зимой. Он закалить себя хочет…
"В последний раз я в этом вертепе. Сегодня откланяюсь императрице, а завтра - в путь, к армии, в Тульчин!" - раздраженно думал Суворов,
Глава третья
"НАУКА ПОБЕЖДАТЬ!"
I
В Тульчин Суворов ехал в прекрасном настроении. И в этот раз, как всегда, фельдмаршал Суворов ехал для скорости и легкости в простой кибитке, только с одним адъютантом Столыпиным.
Чтобы избавить себя от докучливых торжественных встреч местного начальства, он приказал никого не слать вперед готовить фельдмаршалу лошадей, а приезжал на станцию нежданно-негаданно.
Зато во время этих, как он выражался, "перелетов" случались самые разнообразные истории, которые были по душе Александру Васильевичу: в свободную минуту он любил позабавиться.
Как ни старался Суворов проскочить Курск ночью, но попал в него к утру. Станционный смотритель, юркая, продувная бестия, как-то пронюхал, кто едет,- кланялся и обещал немедленно дать лучшую тройку.
– Все будет-с! Стриженая девка косы не заплетет… - уверял он. А через минуту шептал уже кому-то за перегородкой:
– Беги к полицеймейстеру! Сам фельдмаршал!
Суворов понял, что в Курске ему не избежать скучного парадного обеда у губернатора. Лошади у станционного смотрителя не готовы, и он постарается задержать Суворова, чтобы успеть все сделать. Суворов сел со Столыпиным пить чай. Быстро выпив чашку, Суворов, ни слова не говоря Столыпину, вышел из комнаты и незаметно шмыгнул на ямщичью половину.
Изба была пуста. На стенах, на лавках и под лавками висели и лежали дуги, хомуты, седелки, вожжи. Сочно пахло сыромятью, конским потам и дегтем.
Суворов подложил под голову хомут и лег на лавку, оборотившись лицом к раскрытому окну, которое выходило на огород. Он накрыл лицо носовым платком и преспокойно уснул.
Проснулся Суворов от скрипа двери. За его спиной кто-то тихо перешептывался. Немного погодя дверь скрипнула вновь. Шепот смолк.
Суворов снял платок и поворотился на другой бок. Поворачиваясь, успел заметить: у порога стоял в парадном мундире с треуголкой подмышкой полицеймейстер.
Суворов продолжал лежать с закрытыми глазами.
"Вот стоит человек. Клянет, поди, фельдмаршала: из-за него надо было наряжаться, бежать докладывать губернатору, потом разыскивать этого Суворова. Хлопот много, а радости - никакой. А ведь все они будут льстить, притворяться, что им это страсть как приятно!"
Чуть приоткрыл глаза.
Полицеймейстер, тучный мужчина, стоял навытяжку, не смея шевельнуться, не смея дохнуть. Обливался потом.
"Ишь, стойку сделал, помилуй бог!"
Делать нечего - приходилось вставать…
Потому-то губернские города Суворов и старался проскочить ночью. А больше всего любил в пути уездное захолустье, деревенскую глушь. В них меньше важности, меньше притворства, меньше лести…
