– Ну, как? - крикнул ему издалека Суворов.

– Согласен, ваше высокопревосходительство! - живо ответил адъютант.

– То-то!

Суворов был в восторге от принца.

– Ай да принц! Помилуй бог! Молодец! Вот тебе и австрияк! Умница, ей-ей умница!

Суворову понравилось все: и сговорчивость принца, и то, что принц не рассердился на него за отказ встретиться, и то, что Кобургский разумно предложил поставить впереди русских сил австрийский отряд.

– Как, говоришь, звать полковника? - переспросил Суворов.

– Карачай, ваше высокопревосходительство - ответил адъютант.

– Карачай не Карачай, - весело приговаривал Суворов, идучи в палатку, - а будет туркам карачун!

Подпоручик Лосев никак еще не мог за два с половиною месяца привыкнуть к здешнему странному климату. У них, в Дорогобужском уезде, такое июльское, пусть росистое и туманное утро все-таки не было бы настолько пронизывающе-холодным. Здесь же, пока солнце не встало, не согреет никакой плащ, а чуть оно поднялось - пропадешь от жары.

Еще только рассветало.

Над рекой Путной, незнакомой, чужой, своенравной (вот навели мост сорвало; это не дорогобужский Днепр!), стлался туман. Ни реки, ни стоящих возле нее людей не было видно. Лишь иногда из тумана вдруг появлялись человек или лошадь.

Подпоручику Лосеву, который впервые шел в бой, все казалось, что это уже турки.

Вчера авангард союзников целый день отбивал атаки турецких наездников, и Лосев в первый раз увидал раненых.

Соединенные русско-австрийские силы уже два дня шли на сближение с неприятелем. Шли, как было указано в суворовской диспозиции: русские слева, австрийцы - справа.

Кавалерийский авангард двигался впереди полков первой линии - гренадер и егерей.

Так подошли к реке Путне и теперь ждали, когда наведут мосты.

Наконец после томительного топтания на одном месте, у берега реки, пехота ступила на мост.

Голые, посиневшие от холода саперы одевались и сушились у костра.

Вишь, закалянели, бедные!

– Еще бы! Вода теперь холодная: пророк Илья уже льдину бросил, говорили проходившие пехотинцы.

Пехота тянулась по мосту бесконечной вереницей. Кавалерия нашла брод и переправлялась, минуя мост.

За Путной была все та же холмистая Молдавия, с кустарниками, оврагами и перелесками.

Когда перешли через мост, пехоте велели становиться в боевой порядок.

3-й дивизии боевой порядок был хорошо знаком - генерал-аншеф Суворов каждое занятие в поле начинал именно с него, приучал быстро становиться в полковые каре.

Дивизия построилась в шесть каре. В первую линию поставили гренадер и егерей. Во вторую - полки Апшеронский, Смоленский и Ростовский. В третьей стала кавалерия. Пушки тарахтели между пехотными каре. В середине каре схоронились музыканты.

Пехота двигалась мимо кавалерии, которая раньше их перешла вброд Пугну и теперь приводила себя в порядок.

– Довольно мы шли передом, ведите вы нас! - шутили карабинеры.

– Гляди, саквы свои замочил! - отшучивалась пехота.

Идти приходилось в гору. Впереди виднелись довольно большие холмы, занять которые и было приказано.

Лосев видал, как вперед проехал сам Суворов. Он обратил внимание на то, что у Суворова, кроме казачьей плети, ничего не было - ни шпаги, ни пистолета.

Рядом с Суворовым ехал коренастый смуглолицый полковник Карачай и пучеглазый Дерфельден, командовавший первой линией каре.

Лосев шел в первое свое дело. Он знал, что может не вернуться из него живым, но не имел представления обо всех опасностях и потому ждал боя скорее с любопытством, чем с тягостным томлением. Ему казалось, что он совершенно не боится. Лосев присматривался, искоса поглядывал, как ведут себя его соседи - солдаты.

Вот курносый Башилов. Ему, должно быть, уже под тридцать, но на его детски открытом лице можно без труда прочесть все: он явно озабочен.

Рядом с ним шагает черноглазый мушкатер Зыбин. Этот по-всегдашнему оживлен. Он рассказывает что-то веселое. Может, и Зыбин думает о смерти, но по крайней мере не показывает виду.

Старики из капральства, Огнев и Воронов, которые служат в армии уже тридцать лет - больше, чем подпоручик Лосев жил на свете, - держатся обычно: Огнев немногословен, а Воронов почти по-стариковски суетлив и чересчур важен. Еще бы: сам Суворов произвел Воронова в ефрейторы.

Лосев глянул на артиллеристов, которые шли справа от них. Но на их лицах он не мог прочесть ничего - артиллеристы были заняты своими пушками. Лошади с трудом тащили в гору тяжелые пушки, и артиллеристы помогали лошадям.

Взошло солнце. Его лучи ударили сбоку. Лосев посмотрел на восходящее солнце.

"Может быть, в последний раз вижу?" - с грустью подумал подпоручик.

Но тотчас же ему стало стыдно своего малодушия. Он опасливо глянул на соседей - не заметил ли кто-нибудь, что подпоручик Лосев трусит?

Но каждый был занят собой. Хотелось поскорее взойти на холм, хотелось узнать: а что там дальше? Не вылетят ли из-за холма, не ждут ли там турки?

Шли локоть к локтю. В этом тесном, сплоченном строе чувствовалась мощь, крепость.

Шли в ногу, хорошим, ровным шагом. Каждый знал, что здесь не на походе: если трет портянка, жмет ранец - не остановишься, не поправишь. Отстанешь от каре - пропадешь.

Наконец взошли на холм.

Впереди расстилалось ровное поле, а сзади, верстах в двух, стоял лес, ярко-зеленый в лучах восходящего солнца.

По равнине темными массами переносились с места на место турецкие всадники.

– Вот они, голубчики! Гарцуют.

– Ну, сейчас держись, ребята!

В первой линии забили барабаны, заиграла музыка, прокатилось "ура". Этот клич подхватила и вторая линия.

Мороз пробежал по спине у Лосева. Он сжал ружье и шел, боясь только одного - споткнуться о кочку, нарушить стройный ряд.

С холма спускались быстро, Лосев глянул направо. Австрийцы шли таким же каре. Между русскими и австрийцами двигался отряд Карачая.

Лосев издалека узнал его малиновый ментик.

Не успели пройти и сотни шагов, как пришлось остановиться и приготовиться отбивать атаку: турецкие спага широкой лавиной хлынули на каре союзников. Они приближались со стремительной, неудержимой быстротой. Турки налетали как ураган, - с воем, с диким, неистовым криком.

Земля дрожала от топота тысяч копыт.

Подпоручик Лосев растерялся. Он вжал голову в плечи и невольно откинулся назад - такой неотвратимой казалась ему гибель. Лосев не мог представить себе, чтобы эту страшную лавину могло что-либо остановить. Но стоявший сзади за ним высокий коренастый мушкатер Огнев шепнул подпоручику ободряюще:

– Не сумлевайтесь, ваше благородие, пронесет!

Музыка перестала играть. Затихло, как перед надвигающейся грозой. Она приближалась, эта грозная, многоголосая туча, вспыхивающая клинками шашек и ятаганов. Вот-вот прокатится над головой, грянет, покрывая все, оглушающий гром.

И он ударил.

Русская пехота, подпустив турок поближе, хлестнула по ним картечью и ружейным огнем. На минуту вся передняя линия скрылась в пороховом дыму и в облаках поднятой турецкими всадниками желтой пыли.

Выстрелы смолкли. Только слышались истошные крики турок, лязг их шашек да тяжкий топот конских копыт: враги сошлись и дрались холодным оружием.

Еще миг - и на вторую линию русской пехоты ринулась турецкая кавалерия.

Лосеву на секунду показалось, что турки смяли гренадер и егерей Дерфельдена и что на них обрушилась вся масса спагов. Но когда апшеронцы стойко отбили этот первый наскок, Лосев увидел, что гренадеры и егеря стоят так же, как и прежде. Только перед каре валялись трупы убитых людей и лошадей.

Турецкие спаги кружились вокруг русской пехоты. Они с четырех сторон облепляли каре, стараясь где-либо пробить густую щетину русских штыков.

В этих атаках не было никакого плана. Спаги гарцевали на своих прекрасных конях. Одни безрассудно налетали на каре, другие, опустив поводья, стреляли на всем скаку из пистолетов.