Ядра косили прусскую конницу Зейдлица. Узкие проезды между прудами с каждой минутой все больше и больше загромождались трупами людей и лошадей. Гусары, шедшие последними, перепрыгивали через эти препятствия на своих легких буланых лошадках.

И все-таки сотни кирасир, драгун, гусар благополучно проскакивали между прудами и под огнем выстраивались по эту сторону прудов.

– Оправляй замки, кремни! Готовься к стрельбе! - хрипловато крикнул тучный командир полка, улучив момент, когда соседи - большая батарея заряжали.

И тотчас же к гулу тяжелых единорогов примешался непрерывный треск фузей: все пехотные полки южного склона стреляли по коннице Зейдлица, которая готовилась идти в атаку.

Огнев в семнадцать приемов, как учил Егор Лукич, быстро и точно заряжал. Не спешил выстрелить в одиночку, ждал команды. Стрелял без осечки.

Снизу на них, на большую батарею и на ретраншаменты, летели три линии прусской конницы. В вечернем солнце зловеще блестели клинки палашей и сабель.

"Доскачут или нет?" - билась у Огнева мысль.

Вот всадники еще ближе. Уже можно различить их сведенные злобной гримасой лица, кричащие рты.

Еще залп. Еще раз из всех единорогов хлестнула. картечью большая батарея.

Поспешно зарядив фузею и не слыша над ухом команды "Пали", Ильюха Огнев посмотрел вниз. Прусская конница, сломав все свои три линии, в беспорядке скакала назад, к предательским кунерсдорфским прудам. А сзади за нею с гиканьем и криком "ура" мчалась русская и австрийская конница.

– Ну, теперь нарубят капусты! - сказал кто-то.

– Не лишь бы какой - пруцкой! - прибавил Егор Лукич, вытирая рукавом кафтана лоснящееся от пота, коричневое от загара лицо.

Подполковник Суворов наконец-то попал в самый огонь. Полки генерала Фермора тронулись с Еврейской горы. К Фермору подвели его кровного жеребца, он сел и поехал через овраг на Большой Шпиц. Суворов поехал вместе с ним.

Вокруг них, справа и слева, гремя фузеями и шпагами, сыпались с Еврейской горы в овраг, карабкались на склоны Большого Шпица солдаты. Они измучились, стоя целый день под палящим солнцем, не ели с самого утра. Лица их посерели от пыли, из-под тяжелых кожаных гренадерок тек пот, но солдаты поспешали, торопились на Большой Шпиц; все чувствовали - настал решающий час боя.

Въехали на гору. Большой Шпиц был весь заставлен войсками. Сквозь клубы и завесы порохового дыма там и тут сверкали огни единорогов. Воздух сотрясался от гула пушек. Визжали ядра, тонко пели проворные пули.

Подполковник Суворов был счастлив: наконец-то он слышал вокруг себя свист пуль. На его худых щеках играл румянец, большие голубые глаза блестели.

Фермор подъехал к главнокомандующему, который стоял на пригорке, окруженный генералами. Здесь были Лаудон, Румянцев и Вильбуа. Не хватало лишь одного князя Голицына, которого ранили еще до полудня при защите Мельничной горы. Граф Салтыков, красный и потный, растерянно смотрел вокруг.

После того как пруссаки отступили от Большого Шпица и засели в овраге Кунгрунд, а конница Зейдлица с большим уроном была отброшена назад, в баталии почувствовался какой-то перелом. Пруссаки больше не наступали, они отстреливались из-за кустов.

Настала пора действовать русским. Солнце шло к закату, оставаться на ночь так, стоя друг против друга в нескольких саженях, было нелепо.

Лаудон и Румянцев советовали Салтыкову наступать, осторожный Вильбуа отмалчивался. Сам же Салтыков колебался, не зная, на что решиться. Он поджидал Фермора с его полками. Это был законный, уважительный предлог для того, чтобы хоть немного отсрочить решение. Салтыков боялся атаковать Фридриха II. Полководец он был неопытный и твердо помнил одно из основных правил линейной тактики: заняв крепкую позицию, не сходить с нее.

– Вилим Вилимович, вы уже здесь,- обрадовался он, увидев подъехавшего и слезавшего с коня Фермора.-Ну, что ж будем делать?

Суворов, спрыгнувший с коня раньше Фермора, не слышал, что тот отвечал главнокомандующему,- внимание Александра Васильевича привлекло другое: слева вдруг прокатилось громкое "ура" и раздался топот сотен ног.

И тотчас же это "ура" вспыхнуло правее, совсем недалеко от того места, где стоял Суворов.

В ленивую, затихавшую было ружейную перестрелку утомленной многочасовым боем измученной пехоты врезался этот задорный, полный бодрости и силы, подмывающий, зовущий клич. Забыв обо всем, Суворов побежал к гребню горы, откуда слышалось это "ура".

Пока генералы решали, как поступать дальше, солдаты 1-го гренадерского, стоявшие саженях в двадцати от врага и перестреливавшиеся с ним, не выдержали и бросились на укрывавшихся за кустами, уже потерявших прежний пыл пруссаков. Справа их примеру тотчас же последовали вологодцы.

Суворов подбежал к гребню горы, когда вологодцы, подняв за собой тучи пыли, только что кинулись вниз на пруссаков в штыки. За вологодцами плотными рядами стояли знакомые апшеронцы, с которыми он вчера насыпал большую батарею. Подбегая к ним, Суворов издали увидал их сутуловатого, мешковатого полкового командира. Он сидел в сторонке на барабане.

По возбужденным лицам мушкатеров можно было видеть, что они готовы сейчас же последовать примеру вологодцев и только ждут сигнала к атаке. Минута была решающая.

Суворов не раздумывал. Он бежал к фрунту апшеронцев. Сутуловатый командир, увидев бегущего к полку штабного офицера, поднялся с барабана и заковылял на своих негнущихся, подагрических ногах.

Александр Васильевич раньше его выбежал вперед и, выхватив из ножен шпагу, закричал:

– За мной, ребята! - и побежал к оврагу. Это было боевое крещение Суворова, но он не чувствовал никакого страха. Наоборот, здесь, под пулями, он стал более спокоен, чем был там, на горе, когда смотрел на бой в зрительную трубу. Суворов немного волновался, но к этому волнению примешивалось какое-то любопытство - поскорее узнать, испытать все самому.

– Ваше высокоблагородие, батюшка-барин, бросьте этот вертел - вы же с ним пропадете! Возьмите хоть нашу солдатскую фузею! - совал ему в руки тяжелую четырнадцатифунтовую фузею какой-то капрал, подбежавший к нему.

Суворов в одну секунду оценил услугу: капрал был прав - что можно сделать с тонким клинком против штыка?

Он сунул шпагу в ножны и схватил фузею.

В двух шагах уже был овраг. Суворов обернулся к апшеронцам. На мгновение он увидел за собою плотную стену мушкатеров, их разгоряченные, полные решимости лица.

– Ура! - закричал Суворов и бросился вниз.

За ним, обгоняя, ринулись в овраг апшеронцы. Кто-то упал, загремев фузеей и водоносной флягой. Кто-то крикнул сзади: "О господи!" - видимо, угодила пуля. Апшеронцы сбежали в овраг.

Пруссаки не выдержали натиска гренадер и вологодцев и попятились к Мельничной горе. На ее склонах кипел штыковой бой. Апшеронцы хорошо подоспевали на помощь.

Слева вновь прокатилось "ура": русские полки атаковали пруссаков по всему оврагу.

Суворов легко бежал с фузеей наперевес: с горы ноги бежали сами. Шляпа давно слетела с головы, но он и не подумал ее подымать - хотелось скорее вперед. Он уже различал пруссаков. Рослые, плотные, они отчаянно отбивались от мушкатеров, но мушкатеры бесстрашно лезли вперед.

Неожиданно из-за куста на Суворова выскочил пруссак. Подвижной, ловкий Суворов, как опытный фехтовальщик, быстро отпрыгнул в сторону и ударил неповоротливого, тяжелого гренадера штыком в бок. Пруссак упал.

Суворов побежал дальше. Он видел, как впереди, в нескольких шагах от него, старик мушкатер боролся с пруссаком - оба старались вырвать друг у друга остававшуюся у кого-то в руках фузею. Небольшая канава отделяла Суворова от борющихся. Александр Васильевич прыгнул, но оступился и упал на одно колено Падая, он увидел - что-то черное и большое метнулось к нему сбоку.