Ивашев развернул толстый лист. Прочел:
Его высокоблагородию Капитану Апшерон
ского мушкатерского полка Сергею Лосеву
За Мачин - майорский чин,
За Кобылку и Брест - Георгия крест,
За Прагу - золотую шпагу,
За долгое терпенье - сто душ в награждение.
Екатерина
– Будет доволен? - спросил Суворов.
– Еще бы, ваше сиятельство!
– Возьми отошли. Эй, Прошка, раздеваться! Из-за портьеры бесшумно появился придворный лакей, важный, точно министр. Суворов подбежал к нему:
– Что прикажете?
– Для услуг вашего сиятельства.
Суворов окинул его с ног до головы. В таких белых перчатках помогать стаскивать ботфорты?
– Милостивый государь, возвратитесь в свою комнату. А мне прошу прислать моего мальчика!
И, повернувшись, быстро подошел к камину. Сел на корточки, протянул к огню руки:
– Хорошо. Тепло. А на дворе, Петр Никифорович, морозина - градусов двадцать пять!
Послышались знакомые, не лакейские - осторожные, а твердые Прошкины шаги.
Дверь отворилась, и предстал главный камердинер Прошка.
Он был необычайно торжествен, выбрит и чист. Мундир застегнут на все пуговицы, ни один рукав не вымазан в известке, лицо лоснилось, точно его смазали салом.
Дворцовая обстановка - люстры, гобелены, золоченая мебель - не смущала Прошку. Стесняло одно - выпиравшая, рвавшаяся изнутри икота. Сдерживался, подавлял ее.
– Вот это - иной разговор! Вот это - солдат. А то напудренный маркиз в белых перчатках станет снимать с меня сапоги!
– Лакеев полон дворец, а надобно меня тревожить… А еще - "мальчик". Какой я "мальчик"? Я главный камардин! Мне сорок годов, - выпалил одним духом и потом уже, прикрыв рот рукой, икнул Прошка.
– Ну, насчет сорока годов ты это, брат, своей куме рассказывай, рассмеялся Суворов. - А гляди-ка, Петр Никифорович, как наш Прохор Иваныч в столице похорошел, а? - повернул он Прошку за рукав. - Красив, помилуй бог, красив!
Прошка не устоял против лести - усмехнулся.
– Давайте, - икнул он, - лучше мундер, чем глупости-то сказывать, подавил он благодушное настроение.
Он бережно снял мундир и повесил его. Суворов сел в кресло, подставил Прошке ногу. Прошка привычно стянул ботфорт.
– Ну, что жена-то, Катюша, здесь? Видал уж? - подмигнул Ивашеву Суворов.
Прошка ухмыльнулся:
– Здеся.
– Как она? Все такая же толстая?
– А что ей делается?…
– Угощал?
– Угощал.
– Пряников, сладкой водочки поднеси. От меня, слышишь?…
– Премного благодарен,- икнул Прошка.- Поднесу.
Он надел барину туфли.
– Принеси варенья и воды. А их высокоблагородие ужинали? - показал он на Ивашева.
– Я сыт, ваше сиятельство. Благодарствую! - поспешил ответить Ивашев.
– Ужинали.
– Тащи вишневого. Или крыжовника. А подполковнику стаканчик наливки. И ступай милуйся со своей Катенькой!…
–Скажете!…-в последний раз икнул Прошка и вышел.
Подав барину варенье и воду - всегдашний ужин Суворова - и стакан наливки подполковнику Ивашеву, Прошка вернулся в лакейскую. Он сидел в кругу придворных лакеев. Стол был обильно уставлен закусками и бутылками.
Катюша, толстощекая разбитная бабенка лет тридцати пяти, румяная от выпитого вина, от непривычной высокой компании, от восхищения своим муженьком, сидела в углу.
А тот, нимало не стесняясь ни такой необычной компании, ни возлияний, лил пули.
– Я же сказывал вам: без меня фитьмаршал не разденутся. Без меня и спать не лягут. Без меня они, можно сказать, ничего не стоят… Бывало в энтой самой Туреччине, аль в Фильяндии, аль хотя бы и в Польще, в Варшаве… Первое дело: а где Прохор Иваныч? А Прохор Иваныч сыт? А ты, Прохор, пил-ел?
– Прохор Иваныч, - перебил его главный дворецкий, - извольте выкушать.
Прошка не отказался, выкушал и продолжал:
– А что вот в сражениях…
И он выпучил для большего впечатления глаза.
– Вот при етом самом,- повертел он пальцами,- при как его… При Рымнике, - словно вдруг вспомнил он. - Едем мы с ним в разведку. Он да я, ей-богу. Ядра гудят, пули визжат…
Ливрейные слушали затаив дыхание. Ужасались. Восхищались.
"Главный камардин" заливался соловьем.
V
Первый день жизни в Таврическом дворце доставил много хлопот адъютанту Столыпину. С утра ко дворцу стали съезжаться вельможи, разные военные чины представиться фельдмаршалу Суворову.
Фельдмаршал давно уже встал. Уже напился чаю, но ни выходить в зал, ни принимать кого-либо не хотел.
Съезжались те, кто никогда, не будь бы Суворов фельдмаршалом, не подумал бы приехать, кто раньше едва раскланивался с ним. А теперь спешат, торопятся.
С вечера, поди, пили-гуляли, не выспались и - чуть свет приехали.
Притворство!
А притворства он не любил.
И Суворов сидел, читал французские и немецкие газеты - утрехтские, лейденские, берлинские, гамбургские, кенигсбергские, эрлангенские, что ежегодно выписывал для себя на адрес Хвостова.
Столыпину то и дело приходилось входить в спальню к фельдмаршалу и докладывать:
– Обер-полицеймейстер бригадир Глазов.
– Полиция мне зачем? - не подымая головы от газет, неласково спрашивал Суворов. - С Прошкой и без полиции управлюсь.
– Обер-прокурор святейшего синода.
– Я в архимандриты не собираюсь…
– Почт-директор.
– Газеты получил. Лошадей не надо - уезжать никуда пока не думаю.
– Спрашивали: когда же вы будете выходить?
– Чего я там не видал? О чем мне с ними говорить? Никого не приму! отворачивался Суворов.
– Державин.
– Гаврилу Романовича проси! - вскочил с места.- Гаврила Романович, друг мой! - кинулся он навстречу поэту.
Суворов обнял его и повел в следующую комнату. Закрыл за собою дверь.
Александр Васильевич и Державин о чем-то оживленно говорили. Слышался смех Суворова - он сразу оживился, повеселел.
А бедный адъютант не знал, что и делать с приемной, что говорить этим важным гостям.
Вот снова подъехали к крыльцу.
Столыпин увидал восьмерку лошадей, императрицыну карету с гербами. Он еще не сообразил, кто это пожаловал, как отовсюду раздался удивленный шепот:
– Зубов! Платон Зубов! Сам Зубов!
Столыпин сорвался с места и побежал предупредить Суворова.
– Одевайтесь, ваше сиятельство, Зубов! - сказал он, вбегая к Суворову.
– А что, разве я не одет? - посмотрел на себя фельдмаршал.
Он был в своем всегдашнем простом кафтане. На шее - один орден Анны.
Державин смотрел, недоумевая.
– Платон Александрович тоже принимал меня в затрапезном…
Столыпин повернулся, чтобы встретить Зубова, но он входил уже, украшенный орденами, с лентой через плечо, в пышном шелковом кафтане.
Столыпин выскользнул из спальни. Он только услышал, как Зубов сухо спросил:
– Как ваше здоровье, граф?
В словах должно было быть участие, но в тоне слышалось только негодование.
Зубов пробыл у фельдмаршала минут пять. Он вышел и быстро прошел через зал, провожаемый униженными поклонами сановников.
С его отъездом зал быстро опустел. Вельможи разъезжались не солоно хлебавши.
И когда уже почти никого не осталось в зале, к крыльцу подкатила карета вице-канцлера Остермана. Столыпин узнал ее по голубым епанчам гайдуков и их высоким картузам с перьями и серебряными бляхами.
– Погоди, Гаврила Романович, я сейчас! - сказал Суворов Державину и как был, так и выбежал из дворца навстречу Остерману:
Гайдуки только успели раскрыть дверцы перед вице-канцлером, как Суворов вскочил в карету к Остерману и захлопнул дверцы.
Он просидел минут десять и вылез из кареты. Остерман поехал назад. Визит был окончен.
– Этот визит - самый скорый, лучший и взаимно не отяготительный, говорил Державину Суворов. -Человек он древний, помилуй бог, зачем же его заставлять утруждаться.
– Александр Васильевич, мне тоже, пожалуй, надобно уезжать, - поднялся Державин.
