— Пошли, красотка, — сказал он, рывком подняв ее с пола. — Пора.

— Анна, прощай! — услышала она Васин голос. — Я тебя люблю.

Конвойные глумливо заржали, но ей было все равно. Сердце сжало ледяной лапой. Даже если это все не настоящее — какая разница? Такой счастливой, как в те несколько дней вдвоем с ним, она не была никогда в жизни.

— Я тоже тебя люблю, — ответила она. — Прощай!

— А ключ чего? — спросил один из конвойных старшего. — В замке оставить или заберем?

— Да что ж мы, изверги, что ли? — возмутился старший. — Чего своих сдавать? Дело житейское. Оставь. Проснутся — увидят, заберут.

Ее вели к площади, со всех сторон туда спешили люди, вели с собой сонных детей. Ну еще бы, ни телевизора, ни кино, ни прочих развлечений — так хоть на казнь посмотреть. Тем более, той самой паскуды, которая их этих развлечений лишила.

Небо на востоке наливалось светом, конвойные погасили факелы. Скоро Вася превратится в дракона, подумала Аня. Интересно, будет ли он смотреть в окно, как ее превратят в кучку сырого мяса? Лучше бы не надо.

Конвойные отпихивали от нее беснующуюся толпу. Жирные бабищи так и норовили плюнуть, дернуть за платье, обругать позаковыристее. Каждый шаг давался с трудом. Наконец ее подвели к эшафоту, и она поднялась по занозистым ступенькам. Толпа зачарованно стихла.

Герольд в попугайском наряде зачитал обвинение и приговор — невнятные и коряво составленные. Слава сидел в королевской ложе и смотрел на Аню с кривой гримасой. Рядом с ним притулился глава Госбезопасности, чуть поодаль — остальные члены Тайного совета. Ане показалось, что она снимается в кино, настолько нереальным было происходящее.

Палач, зыркая глазами сквозь прорези в красном мешке на голове, подтащил ее к плахе и разрезал ножом веревку на запястьях. Его подручный толкнул Аню в спину, да так, что она упала на колени, и заставил положить на плаху правую руку.

— Требую последнюю речь! — закричала Аня.

Толпа загудела, члены Тайного совета зашушукались. Глава Госбезопасности что- то шепнул Славе на ухо, и тот сморщился так, словно откусил разом половину лимона. Поднявшись со своего кресла, он стоял и смотрел себе под ноги, потом махнул рукой и сел обратно, с досадой качая головой. Выглядело это так, как будто его любимая футбольная команда не использовала последний шанс сравнять шанс и с позором продула.

— Валяй, — сказал Ане палач.

Откуда-то из толпы женский голос попытался было протестовать: детям неполезно слышать последнюю речь. Но ее быстро заткнули: если уж детей притащили посмотреть на казнь, то немного ругани им точно не повредит. У палача в руке, как по щучьему веленью, появился секундомер. Аня набрала побольше воздуха и начала…

Сначала это была чистая отсебятина — все то, что она чувствовала касательно долбанного королевства, долбанного Черного Властелина, долбанной ситуации и всего долбанного вокруг. Чувствуя, что выдыхается и повторяется, Аня перешла на классику — все варианты большего и малого петровского загиба. Публика, которая сначала смотрела и слушала с презрительно-снисходительной усмешкой (ну что ты там можешь наматерить, девочка?!), уважительно затихла. Похоже, некоторые даже записывали отдельные выражения для памяти.

Перейдя к морским загибам, Аня капитально пожалела, что в свое время поленилась отдать должное бабушкиному многотомному словарю русского мата под редакцией Плуцера-Сарно. Уж больно скучно выглядели эти книги: толстые, на серой грубой бумаге, с плохо пропечатанным шрифтом, как будто их выпустили в подпольной типографии.

Когда закончился последний морской загиб, а ничего так и не произошло: ни землетрясения, ни метеорита, ни даже завалящей вороны, которая нагадила бы ей на голову, — Аня поняла, что пора прекращать этот цирк. Она очень любила известную картинку «Никогда не сдавайся!», на которой почти уже проглоченная лягушка хватает цаплю за горло, но приходилось признать: ничего не вышло. Последний большой казачий загиб — и хватит. Надо уметь проигрывать красиво…

Слава стоял в темной нише, вжавшись в решетку пустой камеры, и ждал, когда конвойные придут за Аней. Это должно было произойти примерно в половине шестого. Они медленно-медленно проведут ее по главной улице, через рыночную площадь, заставят подняться на эшафот. У него будет достаточно времени, чтобы провернуть задуманное и опередить процессию. Когда Аня окажется на лобном месте, он уже будет сидеть, как положено, в королевской ложе, чтобы лично подать сигнал к началу.

Из караулки раздавался богатырский храп. Такое уж у тигрового горбунка было побочное действие: как только процесс заканчивался, наваливалась тяжелая, дурманящая дремота, переходящая в многочасовой сон, чем-то сходный с летаргией. Разбудить человека, впавшего в горбунковую спячку, было невозможно, даже если бить палками и резать ножами. На что и был расчет.

Он поторопился и теперь стоял, переминаясь с ноги на ногу. Не хотелось, чтобы его заметили раньше времени. Аню он вообще больше не желал видеть — до того самого момента, когда она окажется на эшафоте. А вот с драконом у него был разговор отдельный. Для этого и пришел.

Наконец вдали послышались голоса и топот. Слава еще сильнее вжался в решетку

— так, чтобы даже слабый отблеск факелов не упал на него. Посмеявшись над спящими караульными, конвойные открыли Анину камеру и увели ее, оставив ключ в замке. Слава шумно выдохнул — забери они ключ с собой, чтобы отдать начальнику тюрьмы, весь его план окончательно пошел бы насмарку.

Когда шаги стихли, он подошел к камерам, вытащил ключ из замка той, откуда увели Аню, и подошел к Васиной.

— Какого хера тебе еще надо? — спросил дракон совершенно убитым тоном, что не могло не радовать.

— Разговор есть.

— А не пошел бы ты?

— Мог бы, — кивнул Слава, подняв решетку и присев рядом с Васей. — Но не пойду. Знаешь, зачем я пришел? Я тебя выпущу.

— Убиться веником!

— Ну, это уже твое дело. Видишь ключ? Он один — и от решеток, и от браслетов. Я его оставлю. Вот здесь, рядом с тобой. Дотянешься, отстегнешься. Руки я тебе развяжу, ноги сам распутаешь. Но решетку открыть не сможешь, изнутри не получится. А вот еще интересная штучка, таймер для замков. Я сейчас уйду, мне на казнь пора, не комильфо опаздывать. Решетку опущу, она защелкнется сама, а таймер вставлю в замок.

— Ив чем прикол?

— Ав том, что я его ставлю на шесть часов. Ровно. Пока ты будешь превращаться в дракона, решетка откроется. Смекаешь?

— Ну ты и ушлепок!

— Ага, сообразил, значит. Молодец, умный мальчик. Караульщики будут дрыхнуть еще часа два, не меньше. На большую лестницу проход свободный, там никого нет. Я даже дверь на чердак открыл, оттуда выберешься на крышу. И как раз успеешь посмотреть, как твою Анечку разрезают на кусочки. Может, и она еще тебя увидит напоследок. Знаешь, пока одну руку, пока другую, потом ноги, то да се… Ну а потом… может, тебе даже удастся смыться, но это уже мелочи. Думаю, это красочную картину ты будешь помнить вечно. И думать, что, может, даже смог бы ее спасти, если б хоть на несколько минут раньше. Всего на несколько минуточек… Пока, Базилио!

Слава похлопал дракона по плечу, бросил рядом с ним ключ, вышел и опустил за собой решетку. Вставив таймер в отверстие замка, он нажал пуск времени и быстро пошел по коридору к потайному выходу, который вывел его прямо на площадь, где уже гудела и бесновалась толпа. Едва Слава успел подняться в королевскую ложу, как стражники начали раздвигать толпу, чтобы конвойные смогли провести Аню на эшафот.

Она шла медленно, высоко вскинув голову, словно возвышаясь над толпой — если не в прямом смысле, то уж точно в переносном. Может, какая-то другая женщина выглядела бы жалко — бледная, в грязном порванном платье, со спутанными волосами, отливающими не победной медью, а тусклой бронзой. Но только не она. Аня подняла глаза, посмотрела на него, и Слава отшатнулся, как будто ему отвесили пощечину.