— Сюда! — Сюда! — На капе! — На капе!

Первым подбежал молодой лейтенант с пистолетом, висевшим в кобуре за спиной по-моряцки низко, оттягивая пояс. Он схватился за крыло танка, как будто боялся упустить его, и, задыхаясь не то от бега, не то от радости, бьющей в нем ключом, заговорил:

— Я вам сигналил с капе, а вы ноль внимания, все в сторону забираете. Ну, думаю, прямо к противнику сейчас угодят, надо бежать наперерез.

Проворно взобравшись на корму танка, он притопнул ногами, как будто хотел убедиться, действительно ли он стоит на броне, потом подал руку подбежавшему вслед за ним, такому же юному младшему лейтенанту, помог ему взобраться на танк и только после этого с шумом выдохнул воздух.

— Позвонили мне из штаба, — продолжал лейтенант рассказывать о своих переживаниях, — сказали: «К вам пошел на поддержку танк — не прозевайте». Думаю: как это танк прозевать можно? А тут вижу — идет и в сторону, в сторону от меня забирает.

Он вдруг с озорным любопытством заглянул в башню, потом посмотрел на меня и подмигнул:

— Хорошая штучка… Ну, все в порядке, поехали. Вон туда левее, под высотку. Скорее, скорее! — заторопил он.

Лейтенант был такой веселый и задористый, что хотелось похлопать его по плечу, как мальчика. Я спросил улыбаясь:

— А вы кто такой?

— Хоть звания и нехватает для комбата, но все же комбат, лейтенант Крылов, — сказал он. — Вчера наши связисты заставили румын попотеть, а сегодня, думаю, с танком — ого! и подавно!

Он тут же стал вводить меня в курс обстановки. Его батальон вчера выдвинут на передовую, в стык обескровленных полков, куда вклинился противник.

— Вон их окопы, с километр будет, по краю виноградных плантаций, а резервы подходят вон оттуда, атаки ожидаю с минуты на минуту… Да, — повернулся он к своему молчаливому спутнику, младшему лейтенанту, — капитан Петрашов придет? Обязательно надо лично договориться перед атакой… Ну вот и мой командный, тут же в сорго… Как считаете вид отсюда?

Я думаю, ничего. А окопы по опушке этого же сорго.

Командный пункт батальона представлял собой обыкновенный окоп на четыре-пять человек, скрытый в зарослях густого и высокого сорго.

Спрыгнув с танка, лейтенант Крылов сейчас же с горячностью стал рассказывать мне о своих планах и советоваться, правильно ли поставлены пулеметы, хорошо ли замаскированы окопы боевого охранения и т. п.

Батальон связи оборонялся на правом фланге полка имени Степана Разина. Рота, сражавшаяся на фланге этого полка, два дня отражала непрерывные атаки противника и почти полностью вышла из строя. А соседняя рота уже второй день дралась в тылу противника, окруженная на высотке километрах в грех от рубежа, на который отошел полк. Она не получила своевременно приказ на отход и продолжала в окружении выполнять поставленную задачу, поддерживаемая огнем полковых средств с нового рубежа. Последний связной, прибывший из этой роты, сообщил, что весь командный состав выбыл из строя и командование принял красноармеец, фамилии которого он не знал.

— Молодец! — восхищался лейтенант неизвестным красноармейцем, показывая мне на высотку, где дралась окруженная рота… — Я думаю, старый солдат, наверное, с гражданской, авторитетный, если сумел удержать роту в боевом кулаке.

Планы лейтенанта заключались в том, чтобы, отразив очередную атаку противника, внезапной контратакой во взаимодействии с соседним стрелковым батальоном прорваться к окруженной роте и вывести ее на свой рубеж. Так как при этом он больше всего надежд возлагал на наш танк, я вынужден был сказать ему, что наш старенький танк — не такая уже большая сила и что к тому же он наскоро отремонтирован — может остановиться в атаке.

Лейтенант покрутил головой, должно быть, хотел еще раз взглянуть на танк, но его не было видно из-за сорго. Тогда он вздохнул и заговорил совсем о другом:

— Да, военная подготовка у меня слабоватая — вузовская, а до того и винтовки в руки не брал, о войне знал только по романам. А знаете, как пишут о войне: картинно, но как это на деле было — не представишь. Теперь на практике изучаю. Вон капе капитана Петрашова — метров сто, в кукурузе. Нарочно рядом поставили, для личного общения. Капитан Петрашов говорит мне: «Вы, комсомольцы, представляли войну, как занятие романтическое с приключениями и подвигами». Я не совсем согласен с ним. В общем я все-таки представлял войну такой, какая она есть. — Он поправился: — Нет, вру — представлял даже гораздо хуже.

Рядом с командным пунктом раздался выстрел скрытой в сорго пушки.

— Учитель пристрелку начал, — сказал лейтенант Крылов. — Три снаряда на три ориентира — и больше ни звука, чтобы не выдать себя.

Я спросил, что это за учитель.

— Он меня по старой профессии слаботочником называет, а я его в отместку — учителем. Из ополченцев, преподаватель истории, командир приданной мне полковой батареи. Вчера познакомились и успели уже пофилософствовать. Я ему говорю: получил военную специальность, значит, забудь на время войны старую профессию. А у него такая точка зрения: на войне человеку свежему, без профессиональной предвзятости даже видней, что и где не так…

Его перебил чей-то знакомый, веселый голос.

— Минимальная ошибка. У всех трех целей снаряды легли в пятидесятиметровом габарите.

На тропинке, промятой в сорго, я увидел лейтенанта Бойко, преподавателя нашего вечернего института, с которым я недавно встретился в роте ополченцев.

В ополчении оказалось немало людей, имеющих воинскую специальность. Теперь их постепенно берут на учет и ставят на свои места. Так произошло и с Бойко, артиллеристом, командиром запаса.

Наши приветственные восклицания, наверное, слышали даже притихшие перед атакой румыны. Хорошо, что рядом не было никого из начальства, а то бы нам досталось.

— Не думал я, что по полукилометровой карте добьюсь такой точности, — похвалился Бойко.

Я заметил, что, наверное, это не он добился, а его батарейцы и что они, конечно, специалисты своего дела:

— Ну, ясно, — засмеялся Бойко. — Командир орудия инженер-механик, наводчик — инженер-геодезист, заряжающий — инженер-электрик. Словом, вы совершенно правы — специалисты. А когда собрались на батарее, постановили: в кратчайший срок догнать и перегнать военных профессионалов.

Бойко всегда говорил, как с кафедры, немного увлекаясь. В институте он был самым молодым преподавателем, в нем чувствовался еще комсомольский оратор. И тут, забыв, что находится на передовой, что враг в одном километре и готовится к атаке, он стал нам, как на лекции, излагать свои мысли о том, что военный профессионализм советские люди должны понимать не так, как его понимали раньше.

На тесной полянке командного пункта появилось еще два командира. Один из них, средних лет, давно не брившийся, оказался тем самым капитаном Петрашовым, с которым Крылов жаждал повидаться, чтобы окончательно договориться о взаимодействии при контратаке. Второй, молодой, высокий, на полголовы выше сорго, крепкий, как дубок, — младший лейтенант Кудрявцев. Когда они подходили к нам, капитан сделал младшему лейтенанту замечание:

— Не особенно-то выпрямляйтесь: демаскируете.

Тот, смутившись, покраснел до ушей, хотя лицо его и без того было темнокрасным от загара. Мне кажется, что капельки пота, блестевшие на его переносице, как росинки, тоже выступили от смущения. Меня поразила в простоватом на вид младшем лейтенанте эта чисто девическая застенчивость. Тем более я был удивлен, услышав продолжение его разговора с капитаном. Я не мог понять, почему капитан уговаривает, упрашивает, чуть ли не умоляет его сдать свой взвод и принять роту, вместо того чтобы просто отдать приказание.

— Не могу, товарищ капитан, не имею никакого права, это бессовестно будет перед товарищем, который на два звания старше меня, — возражал младший лейтенант, долго вытирая лицо носовым платком, должно быть, чтобы скрыть свое смущение.

— Да поймите, Кудрявцев, — уговаривал капитан. — Адъютант не командовал самостоятельно, нельзя сейчас рисковать.