Теперь трамваи подходят к самому фронту. В любую сторону, на восток и запад, можно доехать на трамвае до фронта за сорок минут.

По всем данным противник снова готовится к генеральному наступлению. Наши авиаразведчики сообщают, что в тылу противника идут большие передвижения войск и все в сторону Одессы. Помимо многочисленных маршевых батальонов, обнаружены полковые колонны, двигающиеся с двухкилометровыми интервалами со стороны Тирасполя и Бендер.

Наши войска, пользуясь сравнительным затишьем, совершенствуют свою позиционную оборону, углубляют траншеи переднего края и вторую траншею на линии дивизионных резервов.

11 сентября я с одним инженером нашего отдела поехал в армейский тяжелый артполк, чтобы выяснить, сколько тракторов можно взять у них для переделки в танки. По дороге мы остановили машину на высотах восточнее сел Дальних и Татарка. Здесь проходит вторая линия траншей, занятых частями недавно сформированной Одесской дивизии на случай прорыва противника. Нам захотелось посмотреть на минометы, изготовленные на Январке, они стояли уже здесь на позициях побатарейно.

Несмотря на частые артиллерийско-минометные налеты противника, жизнь в этих траншеях и окопах второй линии бьет ключом. Со всех сторон несутся звуки музыки и песен. В музыке здесь главенствует не баян, как у моряков, а патефон. Один пожилой минометчик, державшийся тут как хозяин, вероятно старый солдат, сказал нам, что вчера отдана была команда все эти музыкальные ящики выставить на бруствер, чтобы подсчитать, сколько их в траншее; оказалось, что на каждых двух бойцов — патефон.

— Было бы и больше, да одному человеку надо нести патефон, а другому тяжелую коробку с пластинками, — усмехнувшись, добавил он.

На наш вопрос, как работают минометы, сделанные на Январке, он сказал, предварительно громким хлопком выбив окурок из мундштука:

— Фирма солидная, одна из лучших в Одессе.

Неподалеку от нас две пары, поднимая легкую пыль, вальсировали по мягкому жнивью пологого ската, спускавшегося в глубокую балку.

— Конечно, по-армейски это не порядок, — сказал тот же пожилой минометчик, — да разве их угомонишь — одесситы!

В полукилометре левее артналет противника поднял над балкой земляную тучу. Танцующих это не испугало. Только две какие-то женщины с узелками и чемоданчиками, свернув с дороги, вдруг побежали параллельно траншее.

— Обстрелянные бабочки, — сказал минометчик, — Вот посмотрите, сейчас прыгнут в окопчик, там их много, окопчиков.

И действительно, в двухстах шагах от дороги женщины скрылись. Потом над гребнем показались их головы. Из траншеи что-то кричали им, махали руками. Затем выскочили два бойца и побежали к женщинам.

Минометчик многозначительно подмигнул нам:

— Бегут открыто — не крадутся, — значит, взводный разрешил, — и стал рассказывать нам, как тут у них жизнь идет. — Как видите, товарищи командиры, наша дорога часто обстреливается, бабочки это уже знают и, чтобы не попасть под обстрел, применяют теперь обходный маневр — подходят со степи. Изучили все до тонкости. Те, конечно, которые по первому разу идут к мужу, обязательно прутся прямо по дороге, под огонь. Тогда наш Аркаша, — он показал на молодого автоматчика, — бежит по кювету им навстречу, дает точный адрес роты и инструкцию безопасности.

Минометчик сказал, что уже несколько женщин они похоронили у дороги, но жены все-таки продолжают ходить к мужьям.

— Беспорядка не наблюдается, все чинно и благородно, — поспешил он успокоить нас. — Останавливаются за гребнем, вызовут кого надо и сидят себе в окопчиках, разговаривают. Каждый, к кому кто-нибудь приходит, вырыл себе для свиданий отдельный окопчик на том скате. Служба не нарушается, и солдат у нас веселый, знает, что делается в тылу, ну, конечно, и женщины знают, как мы живем…

Огневые позиции артиллеристов были в трех километрах западнее села Дальних, в длинной снегозащитной посадке, на гребне, параллельном балке Сухого лимана. По обеим сторонам этой глубокой балки тянутся гребни высот, но беда в том, что наша, восточная сторона метров на пятнадцать ниже западной, вражеской.

Мы начали осмотр тракторного парка артполка с пушечного дивизиона, выдвинутого вперед для стрельбы прямой наводкой в случае прорыва противника в глубину обороны. Тут нас застала ночь.

Командир дивизиона, капитан, гостеприимно пригласил нас для ночевки в свой блиндаж, но втиснуться в эту узкую нору мы не смогли, и нам пришлось расположиться у входа, на плащ-палатках. Велев подать сюда ужин, капитан поспешил предупредить нас, что посадка просматривается противником с высот и поэтому курить нельзя. Ужин подавался в котелках, соль и масло — в деревянных баночках, ложкой каждый пользовался своей, а так как у меня и у моего спутника ложек за голенищами сапог не оказалось, капитан послал ординарца одолжить их в ближайшем орудийном расчете. Я невольно вспомнил стол у моряков в полку Осипова — тарелки, судки, бачки, серебряные подстаканники. Давно уже моряки воюют на суше, как пехотинцы, но как только они перешли на позиционную оборону, у них сразу появился корабельный комфорт. А здесь в тяжелом артполку люди все еще живут по-походному.

Во время ужина к блиндажу подкатил «пикап». Из кабинки выскочил в шинели, накинутой на плечи, как бурка, генерал Орлов. Из кузова, взмахом через борт, выпрыгнул худощавый полковник, командир артполка.

Полковник, предложив генералу зайти в блиндаж, к свету, потребовал у командира дивизиона рабочую карту и велел вызвать командира разведвзвода. Вдвоем, генерал и полковник, заняли весь блиндаж. Склонившись над картой, они подсчитывали число батарей противника, обнаруженных разведчиками в секторах огня дивизиона. Время от времени, не отрываясь от карты, они задавали вопросы капитану и лейтенанту, которые сидели на корточках у входа в блиндаж.

Кончив подсчет, генерал объявил, что он недоволен разведкой.

— Я насчитал шестьдесят стволов на километр фронта, а где остальные? — спросил он капитана, сняв пенсне и положив его на стол, чтобы протереть уставшие глаза.

— Какие остальные, товарищ генерал? — недоумевал капитан. — Все, что показывало признаки жизни в моем секторе, зафиксировано.

Генерал спросил у капитана, знает ли он по развединформации, что на участок от Вакаржан до Ленинталя противник подтянул три дивизии, и имеет ли он представление о составе артиллерии румынской дивизий. Получив утвердительный ответ, он сказал:

— Значит вам не стоило особого труда подсчитать, что противник имеет на километр фронта артиллерии в пределах восьмидесяти четырех — восьмидесяти шести стволов. Больше двенадцати стволов затеряно. Надо разыскать.

Капитану задан был еще один вопрос: сверил ли он свои цели с целями, которые обнаружили разведчики берегового дивизиона, работающие в соседнем секторе слева и с артиллеристами стрелковых полков. Капитан, смутившись, ответил, что не сверил. Тогда генерал с обидой в голосе сказал, обращаясь к командиру полка:

— Видите, полковник, взаимодействия настоящего нет даже между артиллерией, не говоря уже о пехоте.

Когда генерал уехал, полковник приказал командиру дивизиона сейчас же послать разведчиков в стрелковые полки и к корректировщикам береговой артиллерии. Оставшись вдвоем, они стали работать над картой, вспоминать недавно оставленную местность, все изгибы, рельефы, постройки. Не дождавшись капитана, мы завалились спать тут же у входа в блиндаж, закутавшись с головой в плащ-палатки.

Сквозь сон я почувствовал, что земля подо мной вздрагивает, и услышал страшное грохотанье. Мы с инженером вскочили одновременно, как по команде. Уже рассветало. Противник начал артподготовку. Я хотел спрыгнуть в блиндаж, но вход в него загораживал командир дивизиона. Через насыпь блиндажа он смотрел на передний край стрелкового полка, где часто вспыхивали огоньки и целые языки пламени. Чтобы не мешать капитану, мы с инженером побежали на расположенный по соседству командный пункт майора Захарова.