— Беда с Антоном, не могу подобрать ему гимнастерку по размеру — ни один воротник не сходится.

Федя назначен старшиной роты.

Разумовский стоял тут же, навьюченный пулеметным станком.

— Вот хорошо, что ты здесь, сынок! Боялся, что не найдешь в этой тьме, — сказал он радостно. — Такая досада! — сетовал он. — Только мы выехали из ворот на машине, как жена подошла. Я ей кричал, рукой махал. Не знаю, увидела ли она… Нехорошо получилось. Отпустили меня тогда на три дня для домашних дел, а я все три дня на заводе проторчал. Ну, как там зубчатка ленивца? — спросил он вдруг, вновь оживившись. — Наварили? Значит, шесть танков будет?

— Будет, — ответил я.

— Слышите, танки будут, — закричал Антон Васильевич кому-то.

Меня сейчас же обступили, закидали вопросами:

— Значит, мы за танками пойдем? А где же они? Вперед ушли или догонят?

Я ответил уклончиво:

— В резерве командующего, когда надо будет — поддержат.

— Вот это хорошо, — заговорили ополченцы, — а то у нас один только миномет.

К утру на заводском дворе были опробованы два последние выпущенные нами из ремонта танка. Мы принялись за подготовку машин к бою: укладывали снаряды, чистили пулеметы и орудия, выверяли телескопические прицелы. Сварщики продолжали наварку дополнительной брони.

Работу прерывает Захар Иванович. Спустившись с поста управления краном, он подходит к каждому из нас и торжественно приглашает в конторку. Там нас ожидают уже две его внучки, принесшие что-то из дому в громадной двухведерной посудине.

Микита сейчас же заглядывает в нее и оглашает конторку восторженным возгласом:

— Вареники в сметане!

Захар Иванович просит к столу.

— В честь того, что хлопцы поработали на славу Январки, — говорит он, ставя рядом с двухведерной посудиной другую, не менее объемистую.

Каждому досталось по два стакана выдержанного домашнего вина и по тарелке вареников. После этого неожиданного пира Захар Иванович и обе его внучки были вынесены из цеха на руках. Танкисты провожали их до проходной завода.

Все эти дни дедушка Захар не выходил из цеха, работал на мостовом кране вместе с одной из своих внучек. Теперь он эвакуируется. Прощаясь, пожимая каждому руку, он говорит смеясь:

— Не уезжал бы, да партия велит, — бережет нас, старых хрычей, чтобы вы больно не загордились.

Микита обнял старика, расцеловал его и сказал:

— Мы ще покушаем с вами вареников.

Все шесть восстановленных танков уже укомплектованы экипажами и готовы к бою. Нехватало командира для одной машины, но счастливый случай помог мне.

На улице, укрываясь от моросящего дождя под густолистыми каштанами, стояли группки милиционеров с винтовками и вещевыми мешками, какое-то новое воинское формирование.

Меня окликнули:

— Товарищ старший лейтенант, обратите внимание на танкиста!

Маленький милиционер, лукаво щуря мышиные глазки, показывал пальцем на самого себя.

— Какого танкиста теряет республика! — сказал он с наигранным пафосом, и конопатое, плоское, как блин, лицо его расплылось в умной улыбке.

Кругом засмеялись, видно было, что его тут все хорошо знают.

— А вы разве танкист? — спросил я и тоже не удержался от улыбки.

— Механик-водитель БТ-5, старшина Заогородний, участвовал в боях за Халхин-Гол, награжден медалью «За отвагу», — отрапортовал он.

Этот рапорт еще больше развеселил окружающих. Смеясь, все поглядывали на него и на меня. Медаль у маленького милиционера действительно висела, но лицо его не вызывало доверия. Я подумал, что меня просто разыгрывают, и спросил его в шутливом тоне о системе зажигания БТ-5.

— От аккумулятора, катушечное, — бойко ответил он.

Еще несколько вопросов — и у меня не осталось сомнения, что это настоящий танкист. Но тут была подана команда на построение в колонну.

— Как же тебя найти? — спросил я.

— Скажите только, куда притти, — ответил он.

Это было вечером. Ночью маленький милиционер явился на завод и доложил:

— Прибыл к исполнению своих обязанностей по воинской специальности.

Я спросил, как его отпустили.

— А никак! Просто по статье кодекса, — ответил он и пояснил, что это значит: — Послал меня ротный с одним товарищем в город свои вещи пристроить. Я вещи пристроил и говорю товарищу: «Доложи ротному, что старшина Заогородний отбыл к танкистам».

— А вы знаете, какое вам угрожает наказание по этой статье?

— Так точно, знаю. Но судить меня не будут, — уверенно заявил он.

— Почему так думаете?

— Увольнительная записка у меня до утра, а утром вы напишете моему командиру такую бумагу, что под нее комар носа не подточит.

Я позвонил подполковнику, сообщил ему о Заогороднем.

— Пусть остается, бумагу я приготовлю за подписью начальника штаба, — сказал мне подполковник.

Когда я сказал Миките, что назначаю Заогороднего на его место — механиком, а он будет командиром машины, у Микиты язык отнялся. Он долго ошалело смотрел на меня, а потом с трудом выдавил одно слово:

— Милиционер…

— Ты, брат, не бери на таран, посмотри — у него медаль «За отвагу», — сказал я.

— Ще ж за милицию, — простонал Микита.

Заогородний, поглядывавший на Гадючку с добродушной улыбкой, поспешил его успокоить:

— Не за милицию, а за Халхин-Гол.

— Не чуял такого случая, чтоб танкист-механик в милиции служил, — немного придя в себя, сказал Микита.

Он успокоился, узнав, что Заогородний после ранения был признан «ограниченно годным» и, вернувшись из армии, некоторое время не мог работать по специальности.

Ночью меня вызвал подполковник.

— Обстановка неважная, — сказал он. — Немцы жмут в районе Жовтнево, Каторжино, возможно, уж прорвали фронт. Командующий приказал к рассвету перебросить все шесть восстановленных танков в район Каторжино, в расположение командира дивизии. Прийдётся вести танки вам — больше некому…Выполняйте задачу и берегите машину.

Я позвонил Миките, велел ему сейчас же выводить танки из цеха и помчался на завод Марти за двумя машинами, которые были отосланы туда для дополнительной обронировки. Когда я вернулся на Январку, Микита уже вытянул свою четырехтанковую колонну вдоль заводской стены, под акации.

Экранировку танков мы не успели закончить. Броня была приварена на машинах полосами, латками. Микита боялся, что нам придется выезжать на разнобоких танках при дневном свете. Он встретил меня вздохом облегчения.

— Наконец-то. Чуть до утра не дотянули!

В беспокойные минуты Микита забывает о субординации, сам того не замечая, он может сделать выговор даже генералу.

Я уже дал команду и поднялся на танк, но вдруг во втором танке заметил фуражку ремесленника. Это был Мишка. В тот же момент в башню третьего танка нырнула взлохмаченная черноволосая голова Васьки.

— Это твое дело? — спросил я Микиту.

— Да хиба за ними уследишь, — уклончиво ответил он. — Домой иияк не мог загнать, у ворот сторожили, будто чуяли…

Я велел ребятам немедленно вылезти из машин. У обоих на глазах заблестели слезы.

— Не огорчайтесь, хлопцы, ще успеете побачить шмаленого волка, — утешал их Микита.

На заводе из танкистов остался только один наш воентехник. Я поручил ребятишек его попечению и велел последить, чтобы в последний момент они опять не нырнули в люк какого-нибудь танка.

Наша колонна уже высекала искры из булыжной мостовой, а Микита, стоявший рядом со мной в башне, все ворчал про себя, что я раздразнил хлопцев: пообещал взять их в экипаж и не взял. Недоволен был Микита и тем, что ему пришлось уступить свое нижнее место механика-водителя Заогороднему. Микита назначен командиром машины, но так как на его машине еду я, ему остается только роль башнера-заряжающего.