Мне стало легко, свободно, все показалось простым — надо только быстрее действовать. Решение возникло само собой.

— К батарее! — скомандовал я Кривуле и бросился к сержанту, на ходу диктуя башнеру моей машины радиограмму в штаб.

Мотоциклисты несмело въезжали на восточную окраину хутора, непрестанно ведя стрельбу из пулеметов в сторону отходивших пограничников.

— Будешь стрелять, когда они начнут отступать, а сейчас замри, приказал я сержанту, ложась возле него.

И я кратко изложил Кривуле свой план. Он должен был с одним взводом остаться здесь и принять командование батареей. Сержант, услыхав это, с радостью заявил:

— Согласен, командуй, а я пойду к своему орудию.

Кривуле мой план тоже понравился.

— Хорошо! Спешите, не то опоздаете! Уж я этим фашистам устрою свалку, — сказал он, мотнув чубом в сторону мотоциклистов.

Моя «малютка», во главе двух взводов танкеток, скребя днищем по кочкам лощины, резво несется к роще, по опушке которой только что подымались черные фонтаны разрывов. Откуда и чья била артиллерия, мы не смогли определить.

Ответа на свою радиограмму я еще не получил, и это волнует меня. «Возможно, делаю не то, что надо», — думаю я. Моя обязанность наблюдать и доносить штабу о том, что вижу. Но нельзя же равнодушно смотреть, как враг обходит нас. Я вспоминаю сообщения наших газет о том, как действовали немецкие мотоциклисты во Франции в 1940 году, и мне кажется, что сейчас самое важное не позволить противнику прорваться в тыл наших войск.

Нам удалось опередить немцев и занять западную опушку рощи. Но не успел еще левофланговый взвод заглушить моторы, как на гребень, прикрывавший хутор в четырехстах метрах от нас, выскочила группа немецких мотоциклистов. Мотоциклисты продолжали двигаться, и это успокоило меня: видно, они не заметили нас. Вдруг один из мотоциклистов замахал флажком в нашу сторону. Не целясь, я нажал гашетку пулемета и, сгоряча, выпустил весь диск.

Когда с мотоциклом было кончено, я подал сигнал «В атаку!» и опять заволновался: все ли увидел — физически почувствовал свою изолированность от людей, которыми должен управлять,— ведь они сидят в коробках, ни я их, ни они меня не видят.  

Чтобы увидеть, принят ли мой сигнал, я высунулся из башни. Эта неосторожность чуть не стоила мне жизни: пулеметная трасса пронеслась перед моими глазами.

Мой сигнал принят. Второй взвод уже давит мотоциклы и теснит их ко мне. С ходу врезаясь в группу мотоциклистов и поливаю ее пулеметными очередями. Верткие трехколесные машины рассыпаются во все стороны. Моя танкетка не может делать резких поворотов. Меня это злит, я ругаюсь и преследую противника по прямой. Танкетки спешат ко мне, расстреливая на ходу не успевших скрыться за гребень мотоциклистов.

Оба взвода вслед за бегущим противником перемахнули гребень, и я увидел над зелеными волнами пшеницы цепь больших темных машин. Они тянули за собой пушки.

Едва успев дать красную ракету, я открываю почти в упор огонь по широкому стеклу встречной машины. Вздрогнув и перекосившись, она застыла на месте. Я — за броней танка, мне кажется, что немцы, которые с криком вываливаются из кузовов машин, беззащитны против меня, и какая-то тяжесть ложится на руку. Я стараюсь преодолеть ее, но ствол пулемета все-таки подымается вверх. Я чувствую, что не могу стрелять в упор по этим бегущим в панике людям.

Сизые пилотки убегающих немецких пехотинцев мелькают в пшенице. Дымят и пылают разбросанные по полю остовы гусеничных машин, от которых немцы не успели отцепить орудия. Мы носимся между горящими тягачами, забыв уже о мотоциклистах, скрывшихся в направлении хутора. Но вот справа от меня вспыхнула шедшая рядом танкетка. Враги уже опомнились и бросают в нас гранаты. Тяжесть сразу спала с руки. Солдаты в сизых пилотках опять бегут от меня, но теперь ствол моего пулемета уже не поднимается вверх.

Вдруг над головой что-то резко и незнакомо просвистело, и я увидел показавшиеся со стороны хутора башни вражеских танков.

Все новые и новые танки выходили из-за гребня. Вот уже ясно вырисовывался их боевой порядок. Они подтягиваются к подсолнечнику, грозя отрезать от нас батарею Кривули.

Немецкие танки мало похожи на те, которые я видел на фотографиях, и это меня смущает — значит у врага появились новые, еще не известные нам боевые машины? Я не отрываю от них глаз. В это время в моих наушниках раздается хриплый голос штабной рации — получаю запоздавший приказ командира дивизии: «Задержать и уничтожить мотоциклистов».

Я понял, что разведка кончилась и мне надо вести бой с наступающими танками. Но с чем идти в бой? Одна надежда на батарею Кривули. Надо скорее перемахнуть вправо за скат, иначе наши танкетки с одними дегтяревскими пулеметами будут все перебиты.

Передаю в штаб радиограмму о появлении танков и, выбросив сигнал «Делай, как я!», разворачиваю машину «влево 90». Непрерывно маневрируя, спешу выйти из-под обстрела.

Машины выполняют мой приказ. Механики выжимают из своих «малюток» весь их запас скорости. Теперь уже ясно, что мы являемся целью немецких танков. Стреляя с хода, они забирают левее и идут нам наперерез. С обогнавшей меня танкетки покатилась сорванная снарядом башня, и машина, вздрогнув, остановилась.

Мне кажется, что я не дышу. Только бы перевалить через спасительный гребень. Вот уже мелькнул угол поля подсолнечника, на противоположном конце которого, ближе к немцам, стоят орудия Кривули. С нетерпением я смотрю в ту сторону, но не замечаю ни одного выстрела по атакующим нас танкам. «Неужели он испугался и удрал?».

...В ушах что-то оглушительно хлопнуло. Вильнув кормой, моя танкетка судорожно оборвала бег. Из машины в лицо пахнуло пламенем. «В меня»,— мелькнула мысль, и я, подав команду «С машины!», кубарем вылетаю из башни, падаю на землю и мгновение лежу оглушенный. В танкетке раздается второй взрыв, и через люк башни вырывается фонтан огня. Пытаюсь откатиться подальше от огня, но не могу шевельнуться. «Наверное, мертв», — думаю. И вдруг слышу спокойный голос механика старшины Никитина:

— Потерпите, товарищ командир!

Он схватил меня и приподнял над землей. Эта встряска окончательно привела меня в себя.

Я услышал дружный залп противотанковых орудий.

— Это Кривуля! — закричал я от радости, что цел и что наши пушки стреляют со своих позиций.

Издали кажется, что выстрелы наших орудий вспыхивают у самых бортов немецких танков. Мы видим, как над одними машинами только взвиваются дымки, а над другими уже вырастают густые столбы дыма, тянутся в небо. Теперь немцам не до нас. Развернувшись назад и отстреливаясь, они отходят к хутору и скрываются где-то за ним у пограничной реки. Оставшийся с Кривулей третий взвод танкеток выдвинулся лощиной вперед и ведет огонь по немецкой пехоте, которая бежит за своими отступающими танками. 

Наконец, я свободно вздохнул и начал собирать свою роту. Вспоминаю все, что пережил за несколько минут,— эту мгновенную смену удач и неудач. Да, на войне не так легко и просто. Не скажу, что я обескуражен, подавлен. Наоборот, я в очень возбужденном состоянии. Меня смущало, что я, техник, вызвался командовать ротой. В глубине души точил червь сомнения: справлюсь ли? Сейчас я чувствую себя увереннее, главное, нет уже того страха перед неизвестностью, который сковывал меня до боя.

На этом участке противник больше не повторяли атак, а ограничившись беспрестанным артиллерийским и минометным огнем из-за реки. Нашим танкеткам, укрывшимся в лощине, он вреда не принес, но хутору и посадке подсолнечника досталось изрядно. Вскоре к нам подошел батальон пехоты. От комбата мы узнали, что немцы, прорвав севернее города оборону пограничных застав, взяли Перемышль, к которому так и не успели подойти вышедшие из лагерей полки нашей дивизии, и что сейчас основные силы дивизии брошены туда с задачей отбить город и восстановить положение.

Батальон еще не занял оборону, как я получил приказ прибыть с ротой в район штаба.