— Правильно, подобие, як между орловским рысаком и рябым бычком.

Уже трое суток мы с Микитой выбиваемся из сил над переделкой танка БТ-5. Сначала меня раздражала неповоротливость Микиты, который больше раздумывал, чем делал, а потом он стал меня подгонять. И так у нас всегда бывает. Наконец, дойдя до полного изнеможения, мы уселись на корпусе машины и стали зло чертыхаться, поглядывая на новые вырезы, сделанные в днище танка у под люки и лючки мотора М-17.

Тщетны все попытки сцентровать новый мотор с коробкой перемены передач. На тихом газу мотор работает плавно, а на средних эксплоатационных оборотах кажется, вот-вот сорвется с подмоторной рамы, коробка передач гремит, биение маховика становится лихорадочным. Чтобы избежать аварии, приходится сейчас же заглушать мотор.

Пантелей Константинович несколько раз подходил к машине и молча прислушивался к нашим разговорам. Отчаявшись, я попросил его собрать на консилиум наших старых «китов». Микита еще раз завел мотор. Результат был тот же. После жаркого обсуждения все собравшиеся возле машины мастера и инженеры сошлись на том, что надо все начинать сначала.

Моя уверенность, что нам удастся использовать корпуса старых типов танков, была поколеблена, я начал волноваться, что мы не сможем выполнить своего обещания командованию. И вот в этот тяжелый день на завод вдруг приехал военный инженер 3-го ранга Золотников, новый работник нашего отдела, специалист по ремонту — унылый человек с утюгообразным носом и челюстью бульдога. Я встретил его не очень любезно — разговаривать с ним было некогда, — и он, вероятно, обиделся на меня. Несколько часов он болтался в цеху, как неприкаянный, ходил от одной машины к другой, отвлекал танкистов и мастеров от дела зряшными вопросами, а потом, ни слова не сказав мне, исчез. Вечером комиссар сообщил мне между прочим, что Золотников считает нашу затею с модернизацией старых танков нереальной. В запальчивости я ответил, что мнение этого унылого инженера меня не интересует, так как весь наш коллектив совершенно уверен в успехе дела.

— Я тоже уверен, — сказал Костяхин, и разговор тем закончился.

Еще двое суток мы не выходили из закупоренного цеха. О сне все забыли. Не сговариваясь, мы решили не отходить от нашего первенца, пока он не выйдет из цеха. Связь с внешним миром я поддерживал только по телефону.

Унылая физиономия Золотникова больше не появлялась в цеху, но вдруг пришел следователь и стал меня допрашивать, почему до сих пор не готовы танки БТ-5. Когда я, с трудом сдерживая себя, объяснил ему, в чем дело, он без обиняков заявил мне, что теперь ему все понятно: взявшись за модернизацию старых танков, мы испортили их. Ничего не ответив ему, я взбешенный побежал в контору и позвонил по телефону самому командующему, воспользовался тем, что он приказал мне — «Докладывать лично о каждой задержке в работе». Я излил командующему всю накипевшую в душе горечь и обиду, командующий успокоил меня, сказал, что больше этот ретивый следователь не будет совать свой нос в наши дела.

Каждую ночь нас отрывали от работы налеты немецкой авиации, приходилось бежать к пулеметам. В последнюю ночь немцам удалось накрыть и поджечь инструментальный цех, в котором мы собрали весь оставшийся в городе инструмент. За исключением пулеметчиков, побежавших на свои посты, все кинулись тушить пожар. Мы с Микитой задержались у машины и выбежали последними. Бомбардировщики шли на огонь и бомбили все цеха подряд. Мы бежали между стенами двух цехов. Никакого укрытия не было: гладкий, мощенный булыжником двор, железнодорожная колея подъездных путей. Еще секунда, и нас накрыла бы очередная серия бомб. «Не успеем обежать цех, а тут, как в ловушке», — уже падая, подумал я. Это Микита швырнул меня на колею железной дороги. Я упал между рельс переводной стрелки. По двору прыгали зажигательные бомбы, рассыпая яркие искры горящего термита. Потом блеснули языки взрывов фугасок. Микита лежал между рельсами рядом со мной. Я почувствовал, как, вздрогнув, зашевелились подо мной шпалы, рот и нос забило едким сернистым дымом и пескам, а уши как будто ватой заложило.

Противный звон больно отдавался в голове. Я не соображал, что происходит вокруг, был почти без сознания. Помню только, что, поднявшись, куда-то бежал, спотыкался, падал. Прошло не меньше часа прежде, чем я пришел в себя, увидел, что руки у меня в крови — ладони обо что-то ободрались. Мы с Микитой сидели рядышком возле пулеметов нашего взвода. Микита подергивал головой и что-то кричал мне. Ночь уже снова стала темной. Из-под песка, которым был забит огонь, просачивался дым, стелился по двору. Девушки носили раненых к санитарным машинам.

Наш танковый цех не пострадал. Когда мы вернулись к своей машине, Маша и Каляев возились уже на ней с электропроводкой. В ушах у меня еще шумело, голова была, как котел. Не доверяя себе, я по нескольку раз замерял, опробовал выполненную моими помощниками работу. В голове все путалось. Я понял, что зря мучаю себя, зря придираюсь к товарищам, и прилег на койку.

Не пойму, то ли я спал, то ли лежал в каком-то тяжелом полузабытьи. Весь день меня очень мучило: — А вдруг ничего не получится — ведь я всех уверил в успехе. И теперь мне чудилось, что мы с Микитой испытываем наш первый модернизированный БТ-5 и мотор парит, как перегретый паровозный котел, сипя и свистя. Я мечусь в растерянности, не понимая, почему рев мотора усиливается, а скорость машины падает. И вдруг — взрыв. «Мотор взорвался», — с ужасом думаю я. Откуда-то появляется унылая физиономия Золотникова. Мне хочется ударить его, но рука тяжелая, как свинец, не поднимается, и в ней что-то липкое, вроде смолы. Догадываюсь, что это Маша принесла мне только что вынутый из расплавленного каучука электропровод. Мну в руке еще не застывшую массу каучука и волнуюсь, что проводка получается очень толстая, не будет гнуться…

Слышу голос Веры, она кричит:

— Да ведь разорвет радиатор! — и перед глазами возникает разобранная пробка системы охлаждения. Я вижу накипь на стенках пробки и клапанах…

Утром приехал Костяхин и сказал мне, что следователь все-таки послал в Москву радиограмму и что Москва ответила: «Таких случаев модернизации не зарегистрировано, но идея хорошая».

Я сейчас же с торжеством объявил об этом всем работающим в цеху. Микита недовольно пробурчал себе под нос:

— Скажем «гоп», як перескочим.

При первом опробовании машины в цеху, когда наш парторг, долго недоверчиво прислушивавшийся к мотору, отпустил, наконец, педаль главного фрикциона и машина плавно пошла по пролету, все кинулись за ней с надрывным криком «ура», а я сел на что-то совершенно обессиленный и закрыл глаза — одурел от счастья.

В тот же день наш первенец был испытан в полевых условиях. Микита вел машину, начальник отдела и комиссар сидели в башне, а я стоял на корме, держась за башню. БТ-5 летел с «ветерком», отрываясь от земли на снарядных и бомбовых воронках. На третьем круге из башни показалась голова подполковника, и он сказал, что восхищен машиной — больше гонять нечего, надо сдавать в батальон и сейчас же приступать к модернизации остальных заброшенных корпусов БТ-5 и БТ-2.

Дошла очередь до передачи батальону двух БТ-5, к которым были прикреплены в качестве будущих башенных стрелков братья — ремесленники Мишка и Васька. Не помогли мои увертки. Эти шпингалеты добились своего, поймали меня на слове. Перед испытанием машины я устроил ребятам строгий экзамен на башенных стрелков. Пришлось признать, что работу у орудий и пулемета они знают в совершенстве. Но вот при проверке санитарной подготовки Васька едва-едва вытащил из башни условно раненого командира — запыхался, глаза на лоб вылезли. Комиссар батальона Николаев запротестовал было против зачисления этого юнца в экипаж, но Юдин убедил его, что парнишке можно оказать снисхождение.

На испытание своих машин ребята выехали в новых комбинезонах, распахнутых во всю грудь, чтобы видны были тельняшки. На головах с топорщившимися в разные стороны вихрами лихо сидели матросские бескозырки. Меня рассмешила эта комбинированная форма, но убедить ребят, что морская форма не для танка, было невозможно. Ведь на каждом из нас, танкистов, давно уже появилось что-нибудь из одежды моряков, а тельняшки — на всех без исключения.