Я вспомнил о нашем старике-машинисте, «овечка» которого уже обросла стальным кожухом.

— Он, право, он!.. Он! Он! — заволновался Антон, когда я рассказал ему о своих встречах с сердитым машинистом.

Оба наших танковых взвода остались в дивизии. Я вернулся в город с одним Никитиным. Одесса встретила нас грозными тучами пыли и дыма, полыханием огня, частыми взрывами и бешеной стрельбой зениток.

И на этот раз удар вражеской авиации только слегка задел завод. Цеха продолжали работать. К нашему приезду «старикам», оставшимся на ремонте, каким-то чудом удалось восстановить еще два танка. Таким образом, требование командования выполнено — у нас есть резерв.

Весть о том, что карповский эшелон спасен, стоит на станции «Застава Третья» и ночью будет подан на завод, вызвала в цеху бурю ликования. Нас с Никитиным начали качать. Гадючка, где-то пропадавший, вернулся в цех как раз в этот момент. Он застыл в изумлении: над толпой взлетал вверх его дружок, которого он полумертвым вытащил из горящей машины.

Когда Никитин, спрыгнув с плеч товарищей, бросился к Миките, наш парторг молитвенно скинул перед ним пилотку и только потом уже с радостным выкриком распростер руки. Они прильнули друг к другу в объятиях. Все затихли при этой встрече боевых друзей.

— Спасибо, друг, за жизнь, — сказал Никитин.

Гадючка отступил на шаг, посмотрел на Никитина восторженным взглядом и воскликнул:

— Такой же, як був. — Ну точь-в-точь. Копия. Невжели все танкисты такие живучие! Эх, дай ще разок поцелую за то, що не растерялся и разыскал свой боевой экипаж.

Заводские мастера забрасывали меня вопросами: как танки показали себя на ходу, в бою, живы ли экипажи? Каждый интересовался прежде всего тем танком, в ремонте которого он участвовал. Во время этого разговора в цех вошел подполковник, он отвел меня в сторону и сказал, что противник начал общий штурм города. Во всех секторах обороны идут тяжелые бои, в море, недалеко от румынского порта Сулин, наша авиация обнаружила караван из двенадцати боевых и транспортных кораблей, держащих курс на Одессу.

Подполковник предупредил, что против морского десанта вылетает вся наша авиация, прикрывающая Одессу, и противник, воспользовавшись этим, может выбросить в городе воздушный десант.

— Надо быть готовым к городским боям, — сказал он.

Мы сейчас же провели партийно-комсомольское собрание и начали формировать противодесантный отряд… Все танкисты и рабочие были разбиты на три взвода. Кроме винтовок, гранат, наганов, люди получили танковые пулеметы. Был отдан приказ держать оружие у стен цеха, каждому против своего рабочего места.

Основную силу нашего отряда составляли два только что выпущенные из ремонта танка. Все остальные машины, которые еще не на ходу, но имеют исправное вооружение, мы решили использовать как доты. Их вытащили из цеха и расставили вокруг Январки.

После того как под эскортом истребителей прошумели над заводом наши бомбардировщики, взявшие курс на море, мы послали для усиления наблюдательного поста заводской ПВО танкиста. И вот он взволнованным голосом сообщает мне по телефону:

— Вижу парашютистов на большой высоте.

Другой наблюдатель уточняет:

— Парашютисты над Чумной горой.

Чумная гора всего в двух трамвайных остановках от завода. Поэтому все мы сразу пришли к единодушному выводу, что десант следует уничтожать нам. Через минуту первый взвод, состоящий исключительно из танкистов, был посажен на автомашины и с двумя танками выехал за ворота завода.

Прибыв в район Чумной горы, мы убедились, что воздушный десант сносится в сторону Куликова поля, и помчались туда. С Куликова поля невооруженным глазом были видны только два парашютиста. Они плыли над белокаменной трибуной площади куда-то к морю. Остальные, видимые только в бинокль, уже висели над бухтой группками по 3–5 куполов. Мы недоверчиво посматривали на небо, не понимая, в чем дело. Кое-кто стал громко выражать свое разочарование тем, что воздушные потоки уносят от нас десантников. Я думал уже возвращаться, когда два парашютиста вдруг пошли заметно на снижение в сторону берега. Это оживило наши надежды, и мы поспешили через горящую Пироговскую на Французский бульвар.

В районе Малого Фонтана наши машины остановились над обрывом. Мы примчались сюда в момент приземления обоих парашютистов.

— Живьем взять! — крикнул я.

Танкисты с радостными возгласами кинулись вниз. На месте приземления первого, в овраге, метрах в пятидесяти от моря, взвился громадный столб пламени, дыма и земли. В этом страшном гейзере кувыркались целые деревья, вырванные с корнями. В следующее мгновение на ровном берегу вырос такой же второй гейзер. Волна горячего воздуха сбила меня с ног и оглушила. Мне показалось, что у меня обожжено лицо. Испугавшись за бойцов, бежавших к берегу, я приподнялся, глянул вниз и увидел, что они бегут назад, карабкаются по откосу на четвереньках.

— Вот так парашютисты! — кричал мне Микита.

Сначала мы не могли понять, что произошло, а потом вспомнили газетные сообщения о минах, которые немцы сбрасывали в английских портах, и догадались, в чем дело. Нас ввела в заблуждение сигарообразная форма мин. В воздухе такая мина очень похожа на человека.

Сулинский морской десант был разгромлен советской авиацией, но на суще противник продолжал ожесточенные атаки и вынудил наши части во всех секторах обороны за день отойти на один-два километра. Ночью меня поднял с койки приехавший на завод Костяхин. Добродушное лицо, мягкий, размеренный голос комиссара обычно не выдавали его внутреннего состояния, но на этот раз я сразу почувствовал, что он взволнован, Комиссар приехал прямо от командующего, приказавшего немедленно перебросить все готовые танки под село Кагарлык, в Чапаевскую дивизию.

Оказалось, что взвод танков, посланный в Чапаевскую дивизию накануне вечером, потерян в бою — все машины подбиты и остались на поле боя. Виновник этого — командир взвода. Он растерялся, не управлял, танки действовали разрозненно, поодиночке. Поэтому и эвакуировать подбитые машины было трудно.

Я доложил, что, кроме двух резервных танков, готовых машин на заводе нет.

— Ведите их в Чапаевскую, — сказал он. — К шести часам утра туда будет переброшен взвод Юдина.

Мы торопились, выжимали из наших стареньких танков весь запас их скорости. По дороге один танк потерпел аварию. Нельзя было ждать, пока экипаж починит изъезженную ходовую часть, и я прибыл на хутор Петровский, где помещался штаб дивизии, с одним танком.

На крыльце штаба стоял генерал Орлов. Слушая мой доклад, он нетерпеливо пощелкивал стеком по голенищам сапог. К моему сообщению, что должен прибыть взвод танков БТ из соседней дивизии, генерал отнесся весьма скептически.

— Бывает, что обещанного три года ждут, а этот, какой он ни есть, в моих руках, — сказал он, мотнув дергавшейся от контузии головой в сторону танка.

Приказав мне поставить машину на участке, обороняющемся батальоном связи лейтенанта Крылова, генерал накинул на плечи плащ-палатку, которая при его высоком росте не доходила ему до колен, и крикнул кому-то за дом, в вишняк:

— Емельяныч, поехали!

На дорогу выскочил «пикап», в кузове которого сидел боец в каракулевой кубанке. Лихой кавалерийский прыжок, и он уже стоял на подножке машины. Подергал дверцу — крепко ли держится запор, доложил: «Готово, товарищ генерал», — прыжок назад, вверх — и он снова в кузове.

Генерал встал на подножку «пикапа» и, придерживаясь рукой за дверку, помчался по дороге на Беляевку. Так он всегда ездит днем, поглядывая на небо, чтобы вражеские самолеты не застигли его врасплох.

Командный пункт батальона связи лейтенанта Крылова был в четырех километрах восточнее села Кагарлык, на высотке, в посеве сорго. Когда мы подъезжали, к этой высотке, я увидел двух командиров, бежавших под уклон наперерез нам. Они отчаянно жестикулировали, показывая на промятый в сорго проход. Потом я услышал их голоса, повторявшие друг друга, как эхо: