— О, це правильно! — сказал Микита, видимо, твердо уверенный, что все коммунисты поддержат его.

На мое счастье на завод приехал комиссар. Я рассказал ему о настроении наших лучших специалистов-ремонтников, в том числе и парторга. Костяхин, засмеявшись, сказал, что действительно у меня пиковое положение, но партсобрания созывать все-таки не надо — не время, обойдемся разговором в строю.

Мы пошли с ним в ленуголок, где Микита собрал уже всех коммунистов. Костяхин объявил, что собрание отменяется, и приказал построиться. Он коротко рассказал о положении на фронте, объяснил, почему не удалось до сих пор вытащить застрявший в Карпово эшелон, сказал, что сегодня ночью бронепоезд идет за ним. Экипажам, закрепленным уже за машинами, он велел разойтись, остаться только тем, кто работает на ремонте и не имеет еще машин.

— Ваши претензии? — спросил он.

Микита повторил то же, что говорил мне: эшелон в Карпово для нас — все, поэтому нам надо итти отбивать его, тем более ему, повоевавшему уже «старику», а то нехорошо получается — неопытные танкисты идут воевать, а опытные на заводе сидят без перспектив.

Филоненко добавил, что ему, командиру машины, стыдно сидеть на заводе в то время, когда его башнер и механик не выходят из боев. Зубов сказал, что, конечно, он, как и все танкисты, будет работать, где ему прикажут, но прежде обязательно должен вывести из Карпово эшелон, потому что этот эшелон поручен ему.

Выслушав всех, Костяхин скомандовал:

— Кто не хочет оставаться на заводе — два шага вперед.

Весь строй сделал два шага. Костяхин покачал головой и стал говорить о том, что танкисты, хорошо знающие свои машины, сейчас больше нужны на заводе, чем на фронте, что там пока обойдутся без них, и пообещал, что как только будет закончено восстановление танков, старые экипажи получат в награду за работу на заводе лучшие машины, возьмут их по своему выбору. И вторично скомандовал:

— Кто не хочет оставаться на заводе — два шага вперед.

И вторично все шагнули вперед. Теперь строй придвинулся почти вплотную к комиссару. Он опять укоризненно покачал головой и опять стал убеждать «стариков», что в интересах обороны города они должны остаться пока на заводе. Потом строго скомандовал:

— Отказывающиеся выполнить приказ — два шага вперед.

На этот раз никто не шагнул.

— Мы, кажется, поняли друг друга? — спросил Костяхин.

— Поняли! — уныло ответили все стоявшие в строю.

— Тогда направо, в цех, шагом марш!

Строй четко отрубил шаг поворота и пошел в цех.

Костяхин снял очки, протер их платком и, снова водрузив на нос, сказал мне:

— Так надышали мне в лицо, что я ничего не видел — запотели очки…

Он вздохнул, видимо, хотел сказать, что и ему нелегко в такие дни сидеть в штабе.

Но как же все-таки поставить на ход еще две машины, где найти недостающие детали и прежде всего электропроводку? Все в цеху ломали себе над этим головы. Вдруг прибегает Маша, размахивая длинной резиновой трубкой. Кто-то нашёл эту трубку на товарной станции возле разбитых вагонов и сказал, что там валяется много таких трубок разного размера. Это подало нашим электрикам мысль использовать старые провода с негодной изоляцией. Я послал с Машей и Каляевым несколько танкистов, и они насобирали на товарной станции целую кучу резиновых трубок. Все сейчас же взялись надевать их на старые, очищенные и смазанные провода. Танкисты повеселели, стали подшучивать, что в Одессе все можно найти, пожалуй, даже танки, если как следует пошарить.

В налете на Карпово совместно с бронепоездом должны были участвовать взвод Юдина, уже второй день находившийся в боях в районе этой станции, взвод Кривули, отозванный от моряков, и третий, только что сформированный взвод под командой молодого лейтенанта, присланного из штаба. Танки выехали с завода под вечер. Мне поручено сопровождать колонну. В воздухе появилась немецкая авиация. Это задержало нас на станции «Застава Первая», пришлось укрыть танки в станционной посадке. Рядом стоял бронепоезд «Черноморец», прибывший сюда с завода Марти за полчаса до нас. Он вышел в свой первый рейс еще недостроенный. Полностью забронирован лишь паровоз. Платформы остались с непокрытым верхом, броней защищены только борта и орудия. В орудийных башнях еще что-то доделывается — скрипят пилы, стучат молотки.

Большая часть экипажа бронепоезда — моряки. Командир, старший лейтенант Кирпин, по специальности артиллерист, имевший дело с солидными установками береговой обороны, показывая мне свое новое примитивное хозяйство, насмешливо говорил:

— Не бронепоезд, а миноулавливатель! Днем это — крайне опасное для жизни сооружение — любую мину перехватит, ну а ночью никто не увидит, что мы с непокрытым верхом.

И тут же он поспешил меня успокоить: машинист опытный, старый член партии, воевал в гражданскую войну, водил не такие бронепоезда — вместо брони мешки с песком.

Комиссар бронепоезда, молодой моряк политрук Дудко сейчас же потащил меня к люку машиниста.

— Надо с папашей поконсультироваться, — сказал он. — А то мы с командиром, по правде говоря, в железнодорожном деле слабоваты.

«Папаша» — машинист лет за шестьдесят — сухопарый, седой, гладко выбритый, в черном мелескиновом, до блеска выглаженном костюме, в перчатках-крагах, — не машинист, а адмирал. Я сказал ему, что знаю, где стоит эшелон, который мы должны отбить у противника, и во время налета сам буду на бронепоезде.

— Значит, все в порядке, остается стрелки переключать, — ответил он и тут же решил за командира, — разведчиков пошлем, чтобы путь проверили… Стрелки переключать будет мой помощник.

Его интересовали только такие вопросы — сколько вагонов в составе, какой первый вагон, тормозной или простой, на ближних ли от нас платформах стоят танки или на дальних. Узнав, что эшелон большой, но танки стоят на передних платформах, он сказал:

— Это хорошо, — обойдемся без маневров. Сразу отцепим несколько платформ, сколько паровоз потянет, и назад.

А когда я сказал, что маневрировать на станции во время боя, конечно, невозможно, он усмехнулся:

— Все возможно, если это только надо.

На станции «Застава Первая» нас нагнал мотоциклист из штаба. Противник вклинился в наше расположение в южном секторе, и это заставило командующего изменить отданный утром приказ.

Третий взвод танков повернул на Кагарлык. Я продолжал путь с одним взводом Кривули.

Навстречу шла колонна пленных, сопровождавшаяся редким конвоем. Мы уже оставили эту колонну позади себя, когда я увидел догонявшего нас автоматчика из конвоя. По наклону торса и по тому, как он легко и красиво выбрасывал вперед ноги, сразу можно было узнать спортсмена-бегуна. Одной рукой он придерживал на груди автомат, а другой махал нам и одновременно проделывал перед своим лицом какие-то странные жесты, как будто сгонял с носа назойливую муху. Потом уже я догадался, что это он откидывает с глаз каску, чтобы не мешала ему бежать.

Что-то говорило мне, что человек бежит за своей судьбой. Оказалось, что это наш Никитин. И он — под Одессой!

Сколько было уже у нас неожиданных и радостных встреч в постепенно сужающемся кольце осады! И вот еще одна — самая неожиданная, потому что Кривуля, разлучившийся с Никитиным в медсанбате, сказал нам, что его башнер был сразу эвакуирован в тыл.

Никитин, догоняя танки, конечно, не думал, что увидит сейчас друзей, с которыми начал войну. Он надеялся, что танкисты, может быть, скажут, где нас найти.

Я надвинул на глаза фуражку, чтобы он не сразу узнал меня, и, стараясь изменить свой голос, встретил его словами:

— В жизни и на войне, как на долгой ниве, обязательно на каком-нибудь конце да встретишься.

Эти слова, часто повторявшиеся Кривулей, конечно, сразу напомнили Никитину его боевых друзей. Смятение, отразившееся на лице этого много пережившего уже юноши-солдата, отбило у меня всякую охоту дальше шутить. Да и нечего уже было притворяться, так как наблюдавший за воздухом Кривуля оглянулся и, не говоря ни слова, мигом скатился с танка.