— Почему самовольно подняли взвод? — спрашивает он.

— Товарищ майор, не поднимал, изнутри толкнуло, — оправдывается лейтенант. — Лежим, настроение кипит, ждем, вот-вот в штыки, и вдруг видим, противник уже машет нам пятками. Ну, тут кто-то не удержался, крикнул, — «Товарищи, они же уйдут — не догонишь». Все вскочили. Хочу скомандовать «назад», а язык не поворачивается, присох… Понимаете, товарищ майор, всех несет вперед и меня несет…

— Понимаю, товарищ лейтенант. Но на то у нас и капитан на мостике, чтобы командовать… Видите, сколько жизней погибло из-за вас, — говорит комбат.

Он опять смотрит на тела погибших моряков. Они уже сняты с танков и сложены в ряд на земле.

— Наткнулись на засевших в яме немцев. Четверо сдались, остальных уничтожили. А потом немецкие танки отходили и обстреляли нас, едва ушли канавой и трубой за насыпь, — говорит лейтенант резко изменившимся, глухим голосом.

— Объяснять будете полковнику… Отправляйтесь к нему, — приказывает комбат.

Я все поглядываю на разъезд. Теперь меня интересует только эшелон с танками — удастся ли его вытащить отсюда, дотянуть до Одессы. И вот, наконец, вижу, что эшелон медленно уползает на юг. Радостным голосом говорю комбату:

— Ну, главное сделано. Танки в наших руках.

— Кому что, а боцману дудка, — сердито отвечает майор Жук.

К нам прибежал связной от командира полка. Осипов вызывал меня к себе.

— Справа в нашем тылу немцы, — говорит он, идя ко мне навстречу с картой в руке. — Вот смотри, село Черногорка. Бросаю туда роту. Сади на танки, лети в Черногорку, оседлай большак. Продержитесь хотя бы три часа, пока я выведу полк на рубеж Сербка — Свобода. Только три часа прошу, и я успею закрыть немцам дорогу на город. Все. Рота идет. Сади, лети!

Десант моряков рассаживается на танках. Механики заправляют машины маслом, кто подтягивает гусеницу, кто «запаивает» мылом потекший бачок. Мимо нашей посадки бегут взводные колонны моряков. Осипов уводит полк из-под удара, который немцы готовят ему в тыл. Яков Иванович стоит на железнодорожной насыпи рядом со своим комиссаром Митраковым. Я вижу их сквозь листву. У их ног, между насыпью и посадкой, россыпью текут колонны. Уже трудно определить, где колонна начинается, где она кончается. Обливаясь потом под немилосердно палящим солнцем, моряки на бегу стягивают с себя через головы фланельки. За три часа полк должен пробежать двадцать километров. Я с тревогой смотрю на моряков, сумеют ли они опередить опять прорвавшегося где-то противника и занять подготовленный рубеж раньше его. От этого зависит завтрашний день Одессы.

— Товарищ полковник, а что, разве немцы невидимые? — кричит кто-то из краснофлотцев, замедляя бег.

— Еще увидите — покажу, — отвечает Осипов.

Другой приостанавливается, кричит:

— Товарищ полковник, не в ту сторону атакуем.

— Все в порядке, товарищ. Десять узлов по заданному курсу и поворот для атаки. Не задерживайтесь, а то опоздаем.

Доносится еще чей-то голос:

— Товарищ полковник, от своей тени убегаем? Никак оторваться не можем.

— Не убегаем, а переносим тень на другой рубеж, — отвечает Осипов.

— Понятно, товарищ полковник.

Механики уже завели моторы. Мы вырываемся из посадки и, маневрируя между копнами, спешим напрямик по полю к Черногорке. По пересекаемой нами дороге в облаке пыли несется полуторка с кухней на прицепе. На этом хозяйственном агрегате, кажется, больше краснофлотцев, чем на шести наших танках. Не поймешь, как они держатся — и на котле кухни, и на верху кабинки, и на крыльях, и на капоте машины, точно это не люди, а одни фланельки, бескозырки, клеши прилипли, сдутые откуда-то ветром.

Вот она большая грейдерная дорога, идущая из Вознесенска через Березовку на Одессу. Телеграфные столбы, просторные, глубокие кюветы, а вокруг голая степь, жнивье, копны пшеницы. Поворачиваем машины на 90 градусов и развернутым строем подымаемся на гребень, за которым село Черногорка.

Первая часть задачи выполнена. Дорога на город перекрыта. Теперь только бы удержаться до подхода полка.

На моем танке — командир того взвода моряков, который бросился в контратаку, лейтенант Жариков. Неимоверно подвижный, он не находит себе места на облепленной людьми машине — перебирается с башни на корму, цепляясь за башню и ствол орудия, лезет зачем-то вперед, проталкивается назад.

— Ну как, надраил полковник? — спрашиваю его.

— И не говорите! Как медяшку, — вздыхает он.

Из-за гребня навстречу нам выскакивают вражеские мотоциклисты, за ними сейчас же появляется броневик. Наши десантники спрыгивают с танков, рассыпаются в цепь.

Я даю ракету «огонь», и через минуту мы на гребне. Сбитые с гребня мотоциклисты и броневики уходят балкой в Черногорку. С противоположной стороны в село вливаются колонны танков и автомашин.

Частый пушечный огонь заставил меня отвести свои танки обратно на гребень.

Экипажи маскируют машины под копны снопами пшеницы. Две машины посылаю вправо, две — влево. Маневрируя по лощине, они время от времени выходят на гребень и ведут по селу огонь. Краснофлотцы, залегшие на гребне в цепь группками по двое, по трое, окапываются, но больше для вида, громко перекликаются, суетятся, подымаются во весь рост, замечая какое-нибудь движение в селе, постреливают из автоматов, хотя до села полтора километра, а когда наши танки начинают бить из пушек, автоматная стрельба вспыхивает по всему гребню.

Я стою на башне, выглядываю из снопов пшеницы, как из гнезда, посматриваю на часы. Уже второй час мы удерживаем дорогу на Одессу. Надо продержаться еще часа два, а немцы, это уже по всему видно, готовятся к атаке.

По дороге со станции Сербка в нашу сторону движется что-то темное в солнечном облаке пыли. Я узнаю полуторку с кухней на прицепе — ту, что мы обогнали в пути. Машина останавливается в лощине. К нам гурьбой бегут моряки. Впереди мой одесский приятель, политрук Катков. Мы вместе с ним посещали лекции в доме партийного просвещения, вместе встречали последний первомай на берегу моря, в Люстдорфе, где стояла его батарея. Последний раз я видел его в Одессе несколько дней назад у ворот морского порта. Я ожидал пропуска, когда он выскочил из подъехавшей к порту полуторки с моряками и, кинувшись ко мне, закричал:

— Помнишь: берег, рыбачьи лодки, уха из живой скумбрии, сухой мускат «осхи»! Как далеко сейчас это чудное мгновение!

Катков был тогда крайне удивлен, что я работаю на заводе, занимаюсь ремонтом танков.

— Не знаю, как ты, — говорил он, — а я не могу сидеть и ждать. Я так и написал в рапорте, когда начался набор добровольцев в морской полк. Капитан поежился, но отпустил. У нас в дивизионе много объявилось добровольцев. Я сам подобрал себе взвод. Погляди, что за орлы! — он показал на машину. — Готовимся к плаванию. Сейчас вот пулеметы получили. Говорят, что сняты с Тираспольского укрепрайона. Думаю, что у нас-то их никто не снимет.

Выпалив все это залпом, он заторопился, так как часовой уже открыл ворота.

— Ну, до свидания, дружок, еще увидимся, поговорим.

Из кабины тронувшейся машины он прокричал мне:

— Учились, трудились, мечтали, а теперь все вверх тормашками пошло.

Он как будто радовался тому, что так случилось. Увидев Осипова, вышедшего из здания управления порта, Катков мгновенно скрылся в кабине и помахал мне из нее кончиками пальцев.

— Все-таки с нами? — кричит он теперь, подбегая ко мне. — Взыграло ретивое — не выдержал?

— Ну что, где полк? — спрашиваю я, здороваясь.

— По сухопутью своей тягой дует вдоль железной Дороги. А я, как видишь, механизировал взвод. Полковник прислал на помощь. Приказал держаться до приказа… Вот уж кого не ожидал встретить! Эх, по такому случаю распить бы сейчас бутылочку нашего любимого «пиногри», помнишь, как бывало в подвальчике на Дерибасовской? Но ничего, вспомним еще с тобой чудные мгновения, поговорим о прошлом и будущем! — Катков в восторге трясет меня за плечи и тут же по своему обыкновению начинает подначку: — А ты что, голенький к нам явился? Где ж твои инструменты? Нет, брат, пушка у борта не та — калибр маловат, — издевается он над моим дамским браунингом. — У нас каждый участвует в оркестре со своим инструментом. Вон погляди на моих орлов!