— Чи у меня очи перевернулись, чи то навождение? — недоумевает Микита.

Я узнаю в белом полотнище стрелы наш опознавательный сигнал для авиации. Сейчас он гласит: «Свои войска движутся в юго-западном направлении». В тот же момент в воздухе зарокотал мотор нашего разведчика. Он летел вдоль шоссе снижаясь. На высоте пятисот метров самолет сделал несколько боковых покачиваний и снова пошел вверх.

Как только наш воздушный разведчик скрылся из виду, все двигавшиеся по шоссе машины повернулись и продолжали движение в сторону Березовки. Белая стрела у шоссе пропала так же внезапно, как и появилась. Два солдата быстро смотали полотнище.

Теперь все понятно: вернется разведчик на свой аэродром, доложит, что по шоссе наши части движутся на Каторжино, и в подтверждение своих слов покажет сделанный им с воздуха фотоснимок. Нетрудно представить, к какой путанице в штабе может привести это.

— Надо раскрыть цей фокус, — говорит Микита.

— Как? — спрашиваю я.

А сердце скребет другой вопрос: откуда противник знает наши сигналы связи с авиацией?

— Чуете? — говорит Микита, прислушиваясь.

Снова слышен в воздухе рокот мотора. Наш летчик, видимо, что-то заподозрил и возвращается назад.

— Бачите цью кумедию? — Микита показывает на вновь забелевшее у шоссе полотнище.

Резко затормозив ход, машины в третий раз разворачиваются, и движение по шоссе опять идет в обратную сторону.

— Обстреляем зараз и самолет и колонну, вот и станет вся их хитрость голенькой, — предлагает Микита.

Я соглашаюсь, и мы бежим к своим машинам. Все бьют по шоссе, а я, задрав пушку вверх, с большим упреждением обстреливаю трассирующими самолет. Он круто взмывает в небо и уходит туда, откуда появился.

На шоссе паника. Пробка закупоривает движение. Машины, пытаясь вырваться в поле, опрокидываются в кювет.

Мы уходим назад в Люботаевку. Оттуда уже слышим взрывы авиабомб, видим наши самолеты, пикирующие на шоссе. Фокус немцев раскрыт, но нас это не очень веселит: на душе тяжело. Теперь мы уже сами убедились, что наш стык с соседней армией разорван и противник вышел на внутренние фланги обеих армий. Образовался широкий коридор, пользуясь которым немецко-румынские войска стремятся занять Одессу с хода.

Я решил сделать попытку все же продвинуться к селу Жовтнево далеким обходом. Мы двигались по новому маршруту в направлении Березовки, чтобы, обогнав немцев, повернуть севернее этого пункта на запад.

На нашем пути к Березовке был разъезд Мариново. Переезжая железную дорогу, я увидел возле насыпи группу моряков. В центре ее стоял полковник Осипов, бывший начальник одесского военного порта, с которым я был довольно близко знаком. Он смотрел на наши танки, поднимавшиеся на переезд один за другим.

— Жду, жду, — радостно сказал Яков Иванович, когда я, спрыгнув с танка, подбежал к нему.

— К сожалению, не к вам, — разочаровал я его.

— Как так? — резко спросил он. — Только что уехал офицер связи штаба и передал мне приказ командующего. Читайте, — и полковник показал мне бумажку.

Я рассказал о том, как со вчерашнего дня мы пытаемся пробраться к Жовтнево…

— Ничего не получится. Немцы уже вот и вот, — Яков Иванович показал своим мундштуком — он у него всегда в руке или во рту, но большей частью пустой — на село Мариново, видневшееся за разъездом, забитым эшелонами, и левее, на село Балайчук.

Начался артиллерийский обстрел разъезда. Надо было укрыться.

Командный пункт Осипова помещался в небольшой старой яме, из которой когда-то брали землю для железнодорожной насыпи. Мы спустились в эту яму, Яков Иванович с улыбкой, вдруг смягчившей выражение его жестковатого лица, сказал мне:

— По старой привычке. С гражданской осталась, когда балтийцев водил по Заволжью. Беляки один раз накрыли мой штаб ночью в селе. После этого избегать стал крыш, предпочитаю степь, балки, такие вот норы.

Яков Иванович — человек большой биографии, старый большевик. Это один из тех кронштадтских моряков, которые прошли по сухопутью все фронты гражданской войны. Помню нашу последнюю встречу перед войной. Мы сидели вечером за графином пива в павильоне над портом, мерцающим в чернильной тьме множеством огней. Яков Иванович, уставший от мелких хозяйственных забот, в которые он всегда был погружен, в тот вечер как-то обмяк. Прихлебывая пиво и любуясь луной, выползшей из-за туч над заливом, мы говорили с ним о живописи, которой я когда-то увлекался. Он побранил меня за то, что я оставил мечту стать художником.

— Не каждый человек может осуществить свою мечту, но каждый должен иметь ее. Я вот мечтаю вернуться на Балтику, — улыбнулся он.

Яков Иванович вспомнил крейсер «Рюрик», на котором в царское время служил минным машинистом, говорил, что сроднился уже с Черноморьем, но все-таки его тянет к серым балтийским водам, непроглядным туманам и белым кронштадтским ночам.

Я знал, что в гражданскую войну он командовал десантным отрядом моряков на Волге и Каме, участвовал в боях за Казань, Царицын, Астрахань. Трудно было представить Якова Ивановича моряком тех времен, кидающимся в атаку в распахнутом бушлате с криком «Полундра!» Ему уже лет пятьдесят, в мирное время он выглядел типичным корабельным машинистом или интендантом — тружеником. И вот снова расправил крылья старый морской орел.

После телефонного разговора со штабом Яков Иванович сказал мне:

— Все в порядке. Танки у меня остаются. Слушай задачу.

Он вынул из-за борта кителя карту, опустился на одно колено, разложил карту на земле и, водя по ней своим изгрызанным костяным мундштуком, стал знакомить меня с обстановкой.

Его полк входит в состав сводного отряда комбрига М., прикрывающего Одессу на фронте от Хаджибеевского до Тилигульского лиманов, на направлении главного удара прорвавшихся у Каторжино немецко-румынских дивизий.

— Даже по прямой в ширину пятьдесят километров, — сказал Яков Иванович, подчеркнув мундштуком на карте линию, пересекающую железную дорогу Одесса — Вознесенск. — Широкое поле, есть где разгуляться моим морякам. Двадцать километров для неукомплектованного полка. Вон какой простор! — он махнул рукой, описав в воздухе большую дугу. — Решил держать эту ширь ротными районами обороны, заняв все высоты и перерезав дороги. При себе имею сильный резерв — роту краснофлотцев и огневую мощь — полковую батарею, а теперь еще и танки — совсем хорошо…

Я обратил внимание на то, что прочерченная Осиповым линия обороны отряда не доходит до Тилигульского лимана, обрывается километрах в десяти от него, у села Александровки, и спросил, кто обороняет это десятикилометровое пространство.

— Пока только подвижной патруль — некого поставить; говорят, что туда должны притти завтра ополченцы, — ответил Яков Иванович.

Я посочувствовал:

— Да, участок широкий!

— Ничего, моряки любят и безбрежное море и широкое поле, — сказал он. — Раз надо, так надо, поворачиваться быстрее будем. Ну, давай свою карту.

Он сам нанес на мою карту все рубежи, на которых полку приказано держать оборону. Потом встал, сунул в рот пустой мундштук и посмотрел в бинокль вправо, где ровное поле пересекается четкой линией телеграфных столбов грейдерной дороги, идущей параллельно железной с Березовки на Одессу.

За телеграфными столбами на высотках изредка рвались снаряды. Видны были вспухавшие облачка дыма, но звуков разрыва степь не доносила до нас. Яков Иванович смотрел в ту сторону и молча грыз мундштук.

— Нет, не достанет он своими минометами с центра района на фланги, — сказал он сам себе в раздумьи. — Придется подбросить ему на правый фланг минроту.

Я посмотрел на карту и понял, что Яков Иванович беспокоится за свой первый батальон, занимавший рубеж протяжением в десяток километров. В полку это был единственный батальон полного состава.

— Да, туда бы стодвадцатимиллиметровые… — вздохнул я.

Осипов резко оборвал меня:

— Может быть, захочешь еще, чтобы за твоей спиной стояли крепостные орудия, а впереди батальоны, сидящие за бетоном, и чтобы командовать в телефонную трубку…