— Опять промажу. Легковата, не слышна в руке, вот в чем дело!

Обступившая его толпа опять закачалась от хохота. Кто-то предложил заряжать для Разумовского специальные бутылки — не поллитровки, а четверти. А Миля, подскочив к хохотавшему командиру, посоветовал ему:

— Товарищ командир, отодвиньте вы эту дальнобойную катапульту подальше. Видите же, что дистанция для него мала.

— Правильно, Миля, — согласился Разумовский. — Как это я сразу не догадался!

Он отошел на десять метров назад и стал поправлять в горлышке бутылки фитиль.

— Эх ты, техника дедовская! — сказал он, зажег фитиль, наклонился, развел руки в стороны, крякнул и метнул.

Эта бутылка тоже упала с перелетом, но уже ближе к макету. На месте ее падения взметнулся букет пламени и дыма, вызвавший радостные крики ополченцев. Оказывается, другие бутылки вовсе не вспыхивали.

— Так вот оно в чем дело! — сам с собой заговорил Антон Васильевич. — Сия воздушная торпеда требует усовершенствования: фитиль мал, потому и не загорается.

Шуток уже больше не слышно было. Все озабоченно завертели в руках бутылки.

— А еще лучше вместо фитиля пристроить фосфорный запал, — сказал один из ополченцев.

Это услыхал присутствовавший на занятиях полковник — начхимслужбы армии.

— Вы говорите — запалы? — спросил он. — Конечно, это было бы лучше.

— Так давайте сделаем, — предложил ополченец.

Этот ополченец был инженер-химик. Полковник тут же предложил ему поехать вместе с ним на один из одесских заводов и договориться там о производстве запалов. Теперь нам многое придется делать самим, так как доставлять вооружение в Одессу с каждым днем становится труднее.

В городе создаются новые воинские формирования. Несколько дней назад казармы имени Котовского, занимающие целый квартал, пустовали: полк, стоявший здесь, ушел на фронт. Ворота были наглухо закрыты. Теперь они открыты настежь, непрерывно пропуская со двора на улицу и с улицы во двор подразделения бойцов в пешем и конном строю.

Я приехал в эти казармы за бензином и долго стоял у ворот, дожидаясь разрешения на въезд. Седеющий лейтенант, которому я предъявил бумажку из штаба округа на право вывоза бензина, потеребив ее култышками пальцев, потерянных, должно быть, в гражданскую войну, сказал, что его полномочий «на такэ дило нехватает». Пока вызванный им боец ходил куда-то с моей бумажкой, я коротал время в разговоре с этим ревностно выполняющим свои обязанности лейтенантом. Он отвечал на мои вопросы очень неохотно, прежде чем ответить сурово оглядывал меня с ног до головы. Но все-таки я узнал, что он из Калаглеи, слободы на Днестровском лимане, колхозный бригадир-полевод, в гражданскую войну воевал у Котовского. Несколько дней назад он прочел воззвание областного комитета партии, призывающего к оружию старых бойцов, тотчас достал из сундука свою именную шашку, сел на колхозную кобылу арабской крови и вот приехал сюда, на пункт формирования кавалерийской дивизии.

— Народу насунуло и с Валахии и с Херсонщины хоть другую дивизию формируй, — сказал он мне вдруг шепотом на ухо.

В это время к воротам подъехала строем по три группа конников. Одни были в шлемах-буденновках, другие в кубанках, а некоторые в старомодных каракулевых шапках-колпаках, лихо заломленных набок. Но у всех были одинаковые кавалерийские седла с притороченными к ним тугими скатками сена, и все были в сапогах со шпорами. Впереди ехал пожилой, осанистый, седоусый всадник, при виде которого я подумал: «вот и Тарас Бульба на войну собрался».

— Тут котовцы формируются? — спросил он, козырнув лейтенанту.

Лейтенант ответил на приветствие, щелкнул шпорами, после чего, приняв сразу скучающий вид, лениво протянул:

— А вам на що це надо?

— По воззванию прибыли из сел Молдавка и Бугское.

Лейтенант усмехнулся, окинув медленным взглядом конников, и спросил с оттенком снисходительности:

— Чего ж так задержались?

— Седла делали и подгонку амуниции.

Лейтенант покачал головой.

— Опоздали, дорогой товарищ. У нас все в ажур, по штату значит заполнено, — сказал он тоном человека, который очень сожалеет, что так произошло, но решительно ничем не может помочь, и опять козырнул, показывая этим, что разговор закончен.

— А шо? Так и вышло, як я вам казал, дядько! — заволновался один из всадников, молодой хлопец в белой, совершенно выцветшей буденновке, должно быть отцовской. — Так шо ж нам теперь, в пехоту прийдется итти? — неизвестно к кому обращаясь, растерянно спросил он.

Но дядько не проявил ни малейших признаков беспокойства. Он вытащил из кармана огромный кожаный кисет, не спеша распутал стягивающий его ремешок и стал свертывать цыгарку. Не знаю, случайно у него это вышло, или тут была преднамеренность, но, когда он, подъехав вплотную к лейтенанту, нагнулся, чтобы прикурить, из его нагрудного карманчика выскользнул и повис над орденом «Знак почета» золотой георгиевский крест.

— Первой степени? — спросил лейтенант, покосившись на ордена.

Дядько кивнул головой и поспешил спрятать крест обратно в карманчик.

— А где ж остальные три?

— В гражданскую ще затерял.

— У Котовского не служил?

— Ну а як же. Отто неладна голова! Я ж тебя и пытаю, где котовцы формируются.

— А советский орден за что? — продолжал допрашивать лейтенант.

— За колгоспных коней. Таких як оци.

Разговор, принимавший все более и более приятельский характер, кончился тем, что лейтенант, как он должен был сделать это сразу, предложил колхозникам съехать с дороги к стене, спешиться и обождать, пока он доложит о них своему начальству.

Обо мне он послал докладывать бойца, который куда-то пропал, а тут сам отправился. Когда лейтенант ушел, дядько подмигнул своим конникам и спросил;

— Замитыли шо-нибудь, хлопцы, чи ни?

— А шо такэ?

— А то, — сказал дядько, одним движением выскользнув из седла на землю, — шо если на чоботах у конника не найдешь нияких признаков кизяка, значит, у полку порядочек, а у него, хлопцы, чоботы горят, як солнце на закате.

Лейтенант, наконец, вернулся, и колхозники въехали во двор вслед за моей машиной. На казарменном дворе стоял выстроенный в полном вооружении эскадрон. К нему шел, поблескивая стеклышками пенснэ и постукивая стеком по бутылкообразным голенищам сапог, рослый, стройный старик-генерал. Он слегка подергивал головой, и по этому признаку — следу старой контузии — я узнал генерал-майора Орлова. Командир эскадрона уже скомандовал «равнение направо», но генерал, заметив въехавших во двор колхозников, остановился и повернулся к ним. Выражение его лица, как будто даже само лицо, сразу изменилось: строгое, сухое, оно стало вдруг мягким, каким-то сияющим, светлым.

— Пополнение? — спросил он.

В ответ я услышал:

— Котовцы, товарищ генерал.

После отхода наших войск за Днестр танковые части фронта были переброшены на кировоградское направление. В связи с этим решено отложить организацию танкоремонтной базы на «Январке»; попросту говоря, нам пока нечего ремонтировать. Командование опять послало меня в командировку на фронт. Мне поручено принять на эвакуирующихся заводах Первомайска и Кировограда последние танки и передать их в часть по разнарядке штаба фронта. Одну роту танков велено просить для нашей Приморской армии, которая в своем составе не имеет танковых частей. Кроме того, я должен передать штабу фронта подарок одесских комсомольцев — пятнадцать ремонтных летучек.

Все бригады летучек укомплектованы комсомольцами. Ребята выехали в приподнятом настроении. Еще бы: они выполнили срочный заказ фронта и теперь сами едут на фронт на машинах, сделанных собственными руками. Им не терпелось увидеть фронт, в пути все хотели смотреть вперед, а из крытой машины летучки можно смотреть только назад, через узкую дверь, и ребята упросили меня разрешить им ехать на крыльях и подножках машин под тем предлогом, что надо ведь наблюдать за воздухом.