Со стороны Прута доносятся пулеметная трескотня и редкие пушечные выстрелы. Костяхин прислушивается
— Как далеко в горы заносит звук от реки! — говорит он.
Но я не обращаю внимания на эту стрельбу. Я доволен, что снова удалось укрыться от немецкой авиации, что теперь уже до Брошени, где я рассчитывал сдать танки, дорога будет безопасной, и мне хочется поговорить с Костяхиным, выяснить, почему этот очкастый добродушный комиссар уверен, что вскоре перейдем в наступление.
— Думаете, что будем наступать? — спрашиваю я.
— А как же иначе! — удивляется он.
— И скоро?
Костяхин смеется:
— Этого в академии мне не сообщили, должно быть, и там пока не знают. — Он хватает меня за руку.
— Смотрите, смотрите, — и показывает на перевал, где темная дорога уходит в просвет между стенами густого лиственного леса.
Дорога такая узкая, что две встречные телеги не разойдутся. Крутой подъем, жалобно, на высокой ноте завывает наш «пикап». Я смотрю на перевал. Утро, которое несколько минут назад, когда мы съезжали с шоссе, осталось позади, теперь опять впереди нас. Почему-то все представляется в перевернутом виде: посветлевшее небо кажется полоской реки, текущей в глубоком ущелье.
Навстречу нам в тумане лощины спускается широкий приземистый танк. Он занимает всю дорогу своим неуклюжим телом с короткой тонкоствольной пушкой. Я узнаю немецкий танк Т-3.
В сторону свернуть нельзя, развернуться назад — тоже: дорога сжата крутыми, поросшими лесом, скатами. Я смотрю на немецкий танк, двигающийся на нас думаю: «раздавит, как орех», кричу Костяхину:
— С машины к танкам!
Над головой, оглушая, раздаются один за другим два пушечных выстрела из танка Кривули, струя горячего воздуха с запахом пороховой гари бьет в лицо.
Прыгнув с машины на крутой скат дефиле, я взглянул вверх. На спуске перевала стоял второй немецкий танк, а ниже, ускоряя движение, уже разгорающимся костром катился на нас тот танк, который мы увидели первым.
«Потерял управление, таранит!» — мелькнула мысль и меня опять оглушил грохот выстрела, за которым по следовало еще два. Водитель «пикапа», стараясь освободить дорогу, вздыбил машину передними колесами на крутой откос. Немецкий танк круто развернулся влево и на всем ходу ударил своим тупым носом в кузов «пикапа», подбросил его, сам вслед за ним кинулся на кручу, дернулся, пытаясь подняться выше, и в бессилии застыл на месте. Змеей блеснула в тумане растянувшаяся позади танка гусеница.
— Вот это да: с хода в гусеницу! — воскликнул Костяхин.
Он удивленно смотрел на вздыбившийся танк, как будто не верил своим глазам. Я тоже был восхищен удачным выстрелом Кривули и потерял несколько секунд, глядя на эту горящую машину.
Кривуля махнул нам рукой, и его танк, взвыв мотором, рванулся с места, прошел через узкий проход оставшийся на дороге, и понесся к гребню, ведя за собой всю нашу колонну.
Мы с Костяхиным вскакиваем на танкетку, которая чуть было не опрокинулась на бок, объезжая вздыбившийся немецкий танк.
Костяхин протирает очки, надевает их, сейчас же снова снимает и опять торопливо протирает.
Сейчас увидим, с кем имеем дело, что происходит там внизу. Оба мы невольно задираем головы. Так хочется заглянуть за гребень перевала! Скорее, скорее! Осталось уже несколько десятков метров. Стоп — танкетка резко тормозит. Головная машина Кривули остановилась в проходе между вторым подбитым немецким танком и кручей леса. Соскакиваем с танкетки, направляемся к Кривуле. Тот уже вылез из башни и бежит к гребню.
Лес обрывается почти по самому гребню. Дорога спускается вниз открытым длинным пологим скатом, в конце которого, в голубом тумане, бушует несколько пожаров.
Не слышно ни одного выстрела, но туман внизу наполнен каким-то тревожным гулом. Прислушиваюсь. Улавливаю жужжание невидимых еще в тумане немецких танков, думаю: сколько их? Они приближаются к нам.
Вот уже ясно видны два немецких танка, поднимающиеся на перевал.
— Пусть поближе подойдут, встретим из засады, — предлагает Кривуля.
Костяхин показывает вниз, влево, туда, где из тумана, как из воды, выступает верхушками цепь телеграфных столбов большака. Километрах в трех от нас в разрыве тумана дорога шевелится, как живая.
— Немцы идут на Сороки. Прорвались! Скорее атаковать, — волнуется Костяхин.
Он смотрит на меня, на Кривулю, на танки, стоявшие за нами на узкой дороге, таким взглядом, как будто не может понять, в чем дело: почему мы еще стоим здесь, на горе, в бездействии, когда там, внизу, немцы прорвались, идут на Сороки, к Днестру.
Передвигавшийся по долине туман скрыл от нас колонну, прежде чем мы успели разглядеть ее. На виду остались только два танка, двигавшиеся к перевалу. По тому, как они торопливо съезжали в лощинки и потом медленно выползали наверх, ясно было, что немцы уже обеспокоены тем, что не получают донесений от своих поднявшихся на перевал дозорных машин.
Меня охватывает волнение, такое же, как Костяхина, и я думаю, что если мы сейчас не ударим по этой ползущей в тумане колонне, произойдет что-то, может быть, непоправимое. Я кричу Кривуле:
— Навались на колонну. Бери с собой Смирнова. По этим передним не стреляйте. Пусть подымаются к нам — сами справимся.
Лихо сдвинув на затылок свой запыленный и замасленный танкошлем, Кривуля полез в танк и уже из башни, обернувшись, весело помахал нам рукой.
Оба танка, Кривули и Смирнова, сорвались вниз и, отрываясь от земли, как подхваченные ураганом, понеслись стороной от дороги. Вот они нырнули в лощину, где скрывались два немецких танка, поднимавшихся на перевал, а через секунду, выскочив на бугор, опять неслись вниз, приближаясь к немецкой колонне сбоку. Они были уже далеко в долине, когда танки немецкой разведки вылезли из лощины и стали разворачивать башни назад, вслед им.
У нас в засаде остались танк Зубова и танкетки. После нескольких выстрелов зубовской пушки оба немецких танка, развернувшие свои башни в противоположную от нас сторону, загорелись. Теперь засада уже не была нужна, и мы послали на помощь Кривуле все танкетки, оставив у себя только машину Зубова.
Сначала мы могли судить о том, что происходит там внизу лишь по частым пушечным выстрелам, трескотне пулеметов, по вспыхивающим в тумане огням и какому-то гулу, неясно доносившемуся до нас. Но пелена тумана вновь разорвалась, и в оставшейся от тумана легкой, просвечивающей на солнце дымке мы увидели обе наши «бэтушки». Они носились среди опрокинутых горящих автомашин и мечущихся солдат. Танкетки тоже были уже внизу. Они шли цепочкой.
В стороне, на чистом поле против наших танков разворачивалась немецкая артиллерийская батарея на гусеничных машинах. Мне казалось, что она разворачивается с какой-то необыкновенной быстротой.
— Сто чертей прохвостам! — кричит Зубов из своей башни.
Он открывает огонь по немецкой батарее. Нас отделяет от нее более чем двухкилометровое расстояние.
Все же я вижу, что один снаряд попал в крайнюю гусеничную машину, ее окутал дым, и вверх полетели обломки. У меня появляется надежда, что немецкие артиллеристы перенесут огонь на нас и это спасет Кривулю. Но немцы не обращают уже никакого внимания на перевал, бьют только по двум нашим БТ, которые теперь мчатся по полю, используя всю свою скорость.
Один танк замер на бегу. Из его башни вырвались клубы дыма. Почти одновременно, одна за другой, вспыхивают две танкетки. Остановился и второй БТ. Кто-то вывалился из его люка. Больше я не мог глядеть в ту сторону и опустил бинокль.
— Наши пошли в атаку! — крикнул Костяхин, смотревший в противоположную сторону.
Зубов, высунувшись из башни своего танка, смотрел туда же. Я заметил на его лице злую усмешку и понял, что эта усмешка относится к врагу.
С высот на шоссе, покачиваясь башнями, шел развернутый строй батальона БТ. Одни танки, достигнув шоссе и сбросив с него немецкие автомашины, волчком вращая башни, вели круговой обстрел. Другие прошли дальше и смешались с нашими танкетками.
