Вот он бежит, машет рукой: «Давай!» Припадаю к наглазнику прицела. В объективе вырастает автомашина. Не целясь, нажимаю ножной спуск пушки. Мой выстрел — условный сигнал; «Вперед». Микита срывает машину с места. Танк, ковырнув стенку кювета, взревев мотором, выходит на дорогу. Под гусеницами раздается треск, что-то застряло под носом машины. Выглядываю из башни: перегородив дорогу, лежит опрокинутый грузовик, его задние колеса придавлены моим танком. Второй грузовик, не рискнув проскочить под вздыбленной гусеницей моего танка, с ходу уперся в него радиатором.

Разворачиваю башню, ищу, куда вести огонь. Впереди тормозит блестящий «мерседес», а за ним, кидаясь от обочины к обочине, задним ходом уходит открытая легковая. В то же мгновение раздается выстрел, и на шоссе выскакивает второй БТ. Легковая машина, взметнув обломками, опрокидывается в кювет. Из башни БТ вылезает танкист, выпрыгивает на дорогу и бежит к легковой.

Попель, — узнаю я.

Выскочив из танка, бегу вслед за комиссаром к остановившемуся «мерседесу». Дверца кабины шофера распахивается, и немецкий офицер вскидывает автомат навстречу Попелю. Позади меня, над самым ухом, раздастся выстрел. Прыгнув в сторону, оглядываюсь: это Никитин стрелял из пистолета.

— Я к грузовику,— кричит он мне и поворачивает назад.

Бросаюсь к упавшему немцу и сталкиваюсь лицом к лицу с запыхавшимся, но улыбающимся Попелем.

— Открывайте! — с трудом переводя дыхание, он показывает на «мерседес».

Рву дверцу пассажирской кабины. Из машины ударяет в нос запах горелой бумаги.

— Прибыли, господа! Прошу! — взяв под козырек и лукаво мигая мне, говорит Попель.

Согнувшись, из машины выходит пожилой немец. Его массивные витые погоны указывают на звание полковника артиллерии. Он настолько высок, что мне и рукой не дотянуться до головы этого полковника с отвисшим индюшечьим подбородком.

— Наш обычай, входя в дом, приветствовать хозяина,— говорит ему Попель.— Мы не возражаем, если вы отдадите долг уважения по своему фашистскому обычаю, только обеими руками повыше.

Он направляет на него пистолет, и гитлеровец поднимает руки.

— Документы! — приказывает мне Попель, указывая на машину.

— Сожжены! — докладываю я, обнаружив в машине открытый портфель и кучу бумажного пепла.

У разбитой легковой машины стоит наш танк. Сержант Зубов усаживает на его корму пленного немца. Никитин с другими танкистами извлекают из-под опрокинутых грузовиков еще двух фашистов.

— Трофеи, трофеи перецепите! — кричит им Попель, указывая на 75-миллиметровые пушки, прицепленные к грузовикам.— В хозяйстве все пригодится, не так ли, господин артиллерист?

Я обыскиваю пленного полковника. Его надменное лицо с белесыми бровями не выражает ни страха, ни уныния. Презрительно сощурившись, он смотрит на своего убитого адъютанта. «А шофер все-таки успел убежать в лес»,— думаю я, замечая открытую дверцу кабины по другую сторону «мерседеса». Насмешливый тон, с которым Попель обращается к немецкому полковнику, не производит на того никакого впечатления. Немец по-прежнему безмолвствует. Это, видимо, раздражает Попеля. Он нетерпеливо переступает с ноги на ногу и подгоняет меня скорее кончать обыск.

Вдоль шоссе над нашими головами проносятся два одномоторных немецких бомбардировщика. Кто-то из танкистов, не удержавшись, дал по ним очередь из зенитного пулемета.

Немецкий полковник, передернувшись, заговорил вдруг на довольно чистом русском языке. Надо отдать справедливость, почти все старшие офицеры германской армии, с которыми мне пришлось иметь дело, вполне сносно изъясняются по-русски.

— Вы должны сдаться на милость победителя. Немецкая армия далеко впереди. Штаб корпуса — и тот уже в Ровно. Я не понимаю, зачем вы еще воюете! — говорит гитлеровец.

В его тоне такое искреннее удивление, что мне становится немножко не по себе. Но Попель, видимо, не обратил внимания на тон немца.

— Ничего! Война только началась,— сказал он.

Обстрел дороги, по которой шли немецкие колонны, встревожил бомбардировщиков. Надрывно воя, они проносятся снова над нами, едва не задевая голов. Теперь не выдерживает и Зубов, тоже провожает их очередью.

— Я требую представить меня вашему генералу,— говорит пленный, явно взволнованный вторичным появлением самолетов.

— Генералу? — удивляется Попель.— Зачем? Сейчас в Советской России каждый трудящийся — судья вам.

— Расстреляете? — спрашивает вдруг пленный.

— Нет, зачем же? Прошу на танк,— приглашает Попель.

Не скрывая своей радости, немец говорит ему доверительно:

— Фюрер приказал расстреливать только русских комиссаров и евреев.

Попель, усмехаясь, снимает свою кожаную куртку и повторяет:

— Прошу на танк!

Увидев на гимнастерке Попеля знаки различия бригадного комиссара, немец оцепенел.

Над нами взвыли моторы, раздался свист бомбы.

— Ложись!— крикнул я и толкнул Попеля в кювет.

Падая, я заметил, как немец перепрыгнул кювет и бросился к лесу. Нас обдало градом щебня, песка и земли.

— Полковник, полковник где? — прокричал Попель, вылезая из кювета.

— Ложись! — крикнул я, услышав свист второй бомбы, и потащил его обратно в кювет.

Взрывная волна приподняла меня и придавила ко дну кювета. В ушах зазвенело. Открыв глаза, я увидел выглядывавшего из башни Никитина. Сквозь пыль он старался разглядеть нас, показывал в небо и манил к себе.

Ничего не соображая, бегу к танку. С танка свешиваются ноги в кованых ботинках и брюках стального цвета. С иссеченной мелкими дырочками штанины капает кровь. Начинаю понимать: это пленный немец убит на корме танка.

— Полковник где?— трясет меня Попель.

— Там!

Никитин показывает в направлении леса.

Перепрыгнув кювет, бегу туда. На валу выброшенной взрывом земли лежит бесформенный обрубок человеческого тела в лохмотьях мундира и полосатого шелкового белья.

Попель сидит уже в башне. Он зовет меня.

— Их полковника — в куски!— докладываю, влезая к нему.

Два наших танка в упор расстреливают подошедшую колонну немецких автомашин. Над колонной дым, переднюю машину лижет пламя.

— Вперед! — командует Попель.— На Млынув!

Свернув на север, въехали в рощу, которая одной опушкой подступает к шоссе на Млынув, а другой — к шоссе на Дубно.

В этом направлении ушел в разведку Кривуля со взводом Т-37. Нас беспокоила его судьба. И вдруг он выбегает из кустов, взбирается на корму моего танка и докладывает Попелю, что взвод танкеток под его командой, высланный с проводником на разведку, находится здесь, в роще.

В течение всего дня они наблюдали с северной опушки шоссе, по которому в сторону Млынув двигались бесконечные колонны немецких танков и автомашин. В Млынуве до вечера шел танковый бой. Два танкиста, проходившие мимо, сказали, что их машина последней уходила из Млынува и что она сгорела на мосту. Немцы уже в Млынуве и готовятся к наступлению на Дубно. Только четверть часа тому назад с опушки ушел последний взвод немецких танков, прикрывавший со стороны шоссе на Дубно прохождение своей колонны. Чтобы не выдать себя, разведка была вынуждена отсиживаться в роще, ждать ночи.

В доклад Кривули вмешался его проводник — колхозник Игнат.

— Товарищ командир,— сказал он, тоже взобравшись на танк.— В ночи все було б добре. А в день поле, як скатертына, не перескочишь,— и он развел руками.

— Выводить на шоссе к Дубно! — приказал Попель.— И к штабу.

Мы вернулись из разведки поздно вечером. Я остался с Попелем на КП. Когда Попель информировал Васильева, что Пелча и Млынув у немцев и что они подтягивают силы для атаки, Васильев сказал:

— Ну, что ж, пусть идут, будем бить их — это же наша задача...

— Конечно! — согласился Попель.

По тому, как рассказывает Васильев о подробностях боя, происходившего во время нашего отсутствия, видно, что прошедшим днем он доволен. Полковой комиссар Немцев как-то особенно возбужденно весел. Он похаживает, заложив руки за спину, посвистывает и время от времени подбрасывает в разговор Попеля с Васильевым реплики: «Всыпем!», «Накладем и этим!»