— Ой, скилько их тут!

Я испугался, подумал: «Ну, попадусь с ним», и сказал:

— Все ясно, можно назад поворачивать.

— Що вы, що вы! — запротестовал он.— Нас уже заметили. Тилько в село, як умовылись... Це до нас! — показал он на трех немецких солдат, которые шли нам навстречу с каким-то человеком в штатском.

«Так и есть — попался»,— решил я. По правде сказать, я мало надеялся на свой крестьянский вид. Мне казалось, что каждый, даже не искушенный в разведке, человек сразу увидит, что эти полотняные штаны, на одной ноге засученные до колен, я их все время машинально подтягивал,— не мои. Не поможет и то, что я босиком и что ноги мои измазаны дегтем.

Подъезжаем к патрулю.

— Драстуйте, люди добры,— Мусий, сняв свою фетровую шляпу, низко кланяется.— Чи не дасте тютюну мени на цыгарку, а то москали весь забрали, а у мене от страха даже уха попухлы...

И Мусий без запинки забарабанил о том, что у него «москали» отняли хорошую коняку и оставили с одной плохой и что их там сила... Немцам надоело слушать, один из них махнул рукой, мол, довольно, замолчи. Переводчик, показывая на меня, спросил:

— Що це за людина?

— А це ж сын мий, и малый и дурный...— опять скороговоркой забарабанил Мусий, и опять старший по патрулю его прервал.

Нас спросили, куда мы едем. Узнав, что пробираемся в Демидувку, велели ехать не через Пелчу, а через Коханку. Старший сказал что-то одному из солдат, и тот пошел за нами.

Едем по селу. Поглядываю из-под своей широкополой шляпы с прорванным верхом и подсчитываю стоящие в садах танки. На улице полно празднично одетых женщин и мужчин. У всех почему-то в руках белеют платочки. В пестрой толпе много немецких солдат. Думаю: «Что за праздник?» Вдруг слышу гул самолетов, смотрю вверх — одна за другой идут три девятки наших пикирующих бомбардировщиков. Немецкий патрульный требует, чтобы мы вернулись в рощу, из которой выехали, подгоняет нас и сам бежит. Жду, что немецкие танки начнут сейчас расползаться в панике, но вижу что-то странное. Танки стоят, а между ними мечутся селяне и немецкие солдаты без головных уборов, слышу крик, пистолетные выстрелы, душераздирающие вопли. Мечущаяся толпа начинает кружиться в танце, над головами людей взвиваются платочки. Самолеты, блеснув на солнце накрененными крыльями, развертываются и уходят на север.

Теперь я понимаю, что это за «праздник» в селе. Фашисты, чтобы обмануть нашу авиацию, инсценируют встречу советских танков населением. Выстрелы — это наказание нерадивых.

Пока мы поворачивали возок, стараясь всем своим видом показать, что делаем это нехотя, самолет, снизившись к самому селу, прошел над верхушками деревьев и, взмыв вверх, бросил бомбу. Село тотчас скинуло с себя праздничную маску: заквохтали крупнокалиберные пулеметы, ударили зенитки. Свист первой же бомбы, как ветер, унес от нас патруль. Мы поспешили скорее отъехать подальше, чтобы скрыться в лесу, где нас ожидал Никитин. Он был очень удивлен, что мы так скоро вернулись и при том по старой дороге.

Рассказав Никитину все, как было, я откровенно признался, что очень боялся за Мусия, а теперь восхищаюсь им. Дядько посмотрел на меня с сожалением и спросил, называя по званию, существовавшему в старой армии:

— А вы, товарищ поручик, награду уже маете?

Я ответил, что нет.

— Ну, вот бачите, ото вже вы и напрасно за мене боялысь, бо я имею десять наград за першу германську войну. Я повный егорьевский кавалер.

Оказывается, дядько — старый разведчик. Всю обратную дорогу, рассказывая о своих былых подвигах, он убеждал нас, что в ту войну разведчикам было много труднее, чем сейчас.

— Знали бы вы, як тоды трудно було нам. Фронт сплошной. Приходилось по ноздри в болото лазить. Це було трудно. А тут що? Фронт не сплошной, тильки разведчикам и життя.

Я спросил его, сколько, по его мнению, было немцев в селе.

— Полк,— сказал он уверенно.

Меня удивило и то, что он, по-моему, совершенно точно определил силу немцев, и то, что определил это по зенитным пушкам.

— Двенадцать разрывов було, це дивизион. Ось и думаю, що на танковый полк немцы обовязково дадут дивизион. Да и то в цим сели дивизия нияк не помистыться, а для батальона танков, я насчитав, богато.

Доложив Васильеву о результатах разведки, я попросил его представить к награде Мусия.

— Представить через разведку,— приказал он мне.

Попель велел открыто передавать но радио: «Войскам Красной Армии. В районе Буды — Пелчи сосредоточение немецких танков. Воздействуйте авиацией».

— Может быть, какая-нибудь мощная рация услышит нас,— сказал он.

С минуты на минуту должен получить новое задание, за которым прибыл в штаб с заместителем начальника разведки.

Связи с корпусом все еще нет. Кто-то, называющий себя Рябышевым, вновь вызывал Попеля и запрашивал сведения о расположении отряда; но когда Попель потребовал, чтобы он назвал фамилии командиров штаба, стоящих рядом с ним, голос умолк, и вскоре заговорил кто-то другой, обрушился на Попеля с руганью, пообещал, что он «ошень скоро» доберется до него. После этого гитлеровцы уже не тревожили наших радистов.

Разведка во главе с капитаном Скачковым, высланная для установления связи со штабом корпуса, до сих пор еще не вернулась. От Кривули также нет никаких сведений.

Немцы опять бомбят лес, достается и селу. Васильев и Попель лежат на земле под танками. Ложусь и я, прижимаюсь плотнее к земле, прислушиваюсь к разговору начальства. Они говорят тихо, но по отдельным доносящимся до меня словам я понимаю, что ни Попель, ни Васильев не питают уже надежды на подход остальных частей корпуса, что нам придется держать здесь фронт самим, стоять до последней машины.

Подходит начальник оперативной группы. Попель дает ему указание изъять с подбитых танков все, до единого, снаряды и слить горючее и масло, выделив для этого специальные команды. Все собранное держать в качестве неприкосновенного запаса.

Из дальнейшего разговора мне становится ясным, что Попель особенно обеспокоен обстановкой на нашем правом фланге, в направлении которого вчера отошла 12-я дивизия немцев. Он досадует на то, что нет донесений от разведки.

— Поеду сам,— вдруг решил он.— Скоро вечер, а оттуда ничего нет.

Васильев возражает, но сдается с условием, чтобы Попель взял с собой взвод БТ разведбата.

Прибегает командир, дежуривший на рации наблюдательного пункта.

— По дороге на Пелчи фашистские танки,— докладывает он,— движутся в боевом порядке.

Васильев вскакивает. Я стараюсь попасться ему на глаза, чтобы он послал меня с Попелем... Это удается.

— Вот хорошо, что вы здесь,— сказал Васильев.— Товарищ бригадный комиссар, используйте его для ваших целей.

Васильев скрылся на своем КВ, поехал к Болховитинову отбивать атаку.

Попель повел нас на север. Пробираемся глухой лесной дорогой, лес сдавливает нас с боков, но зато прикрывает сверху. Наконец, деревья расступаются, чувствуется близость опушки. Еще не село солнце, но в лесу — ранние сумерки, впереди, за сто метров, почти ничего не видно. Явственно слышится какой-то шум. Он то усиливается, то слабеет.

— Машины проходят,— говорит Никитин, уступивший свое место Полелю и восседающий на корме.

— Что машины идут, это и я слышу,— смеется Попель.— А вот — чьи они? Ну-ка, проверить пешей разведкой!

Оставляем свои танки на месте, высылаем дозорного и движемся вслед за ним. Попель с нами. Прошли шагов двести, лес кончился, перед нами — дорога из Пелчи на Млынув. По ней катятся высокие крытые автомашины, за ними идут машины поменьше, таща за собой на прицепе орудия.

— Так вот где они нас обошли! — весело восклицает Попель.— Это вчерашняя наша знакомая дивизия, наверно, сбила прикрытие в Млынуве и обходом идет на Ровно. Нет, шалите, господа, сейчас наведем порядок.

Попель приказывает устроить засаду. Пробираемся по опушке леса, к дороге. Развернув танки вдоль дороги, готовлюсь стремглав вылететь из лесу, как только Попель подаст сигнал.