Колхозник тревожно, с испугом смотрит на нас.

— Вы поедете туда с моим командиром,— говорит Васильев,— и сдадите ему свиней по акту.

— Ни! — вскрикивает колхозник,— Их герман забрав...

— Как герман?

— Подъихали на машинах, стал стрелять в свиней, в нас. Третьего товарища нашего вбили. Добре, хоч мы в лис утекли.

Это сообщение ошеломило всех. Значит, и там, позади нас, противник. Наступила гнетущая тишина. Первым нарушил ее Попель.

— Вот тебе и свежее мясо солдату. Хороша Маша — да не наша,— сказал он и, красноречиво поглядев на полкового комиссара, стал расспрашивать колхозников, где они встретились с немцами и много ли они видели у них автомашин, пушек, танков.

Все ясно: мы отрезаны и со стороны Кременца.

— Что же вы теперь намерены делать? — спросил Попель у колхозников.

— Дасте рушницю, германа будемо з вами биты, не дасте — в лиси будемо их капканами ловыты. Ось, разом с Гнатом,— сказал высокий, показывая на своего спутника.— Лис мы знаемо, як свий вишняк, до самого Тернополя. До дому повертатысь не можна.

— А почему?

— Нам не можна,— выступив вперед, поспешно ответил второй колхозник,— герман убье. Вин колгосп организував, я ферму. Той рик куркуль хотив його убиты, а теперь...— и он безнадежно махнул рукой,— и подавно!

— Треба нимца воювать, инаще життя не будэ,— убежденно сказал высокий.

— Правильно, дядьку, кажете,— похлопав его по плечу, сказал Попель.— Рушницю дамо и работу знайдемо!

Скоро атака. Окраина села Птыцке ожила, должно быть, и гитлеровцы вот-вот начнут. Кто раньше?

Над головой в ту сторону, откуда мы ждем Рябышева, эскадрилья за эскадрильей проходят немецкие бомбардировщики. Их сопровождают строем попарно тонкие, как осы, остроносые «мессеры». Странно, почему нас не бомбят?

Меня подзывает Васильев.

— Берите взвод БТ и разведайте обстановку на правом фланге. Натолкнетесь на немцев, возвращайтесь.

— Пожалуй, с ним поеду и я,— сказал Попель.— Вы, полковник, командуйте... Не беспокойтесь, приму все меры предосторожности. Хочу увидеть своими глазами, что происходит вокруг нас. Хочу по старинке,— он усмехнулся краешком глаз, — как в гражданскую.

По кислым морщинкам в уголках рта Васильева вижу, что он недоволен этим. Но Попель не любит менять решений. Захлопнув планшет, он движением руки забросил его за спину, как бы говоря: «Ну, я пошел!» И все же Попелю хочется, чтобы Васильев правильно его понял. Разъясняя, что значит «как в гражданскую», он говорит:

— Тогда я видел противника своими глазами, противник был весь передо мной, мне и ясно было, что делать. А теперь противник то впереди, то позади, то почему-то вокруг нас. Не ощущаете ли вы подобное, полковник? — и он дружески, мягко кладет руку на плечо Васильева.

Кислые морщинки в уголках рта полковника исчезают.

— Да, да! — говорит он, и выражение лица его быстро меняется.— Вы правы, товарищ бригадный комиссар. Как будто разбили противника, а он у нас в тылу оказался. Кругом горит, отовсюду стреляют. И, действительно, теряется ясность. Мне тоже сейчас хочется сесть в машину и быть везде самому.

— О, это плохо,— Попель улыбается.— Сам всего не переделаешь. Считайте, полковник, что там, где был я, были и вы.

— Согласен, согласен, только будьте поосторожнее,— просительно говорит Васильев.

Я смотрю на него и не узнаю. Иногда мне кажется, что Васильев сухой человек, а сейчас мне хочется обнять его, как отца, и я думаю: «Откуда в нем, в этом суровом человеке, столько обаяния?»

Едва поспеваю за Попелем. За ним трудно поспеть, он не идет, а катится.

— Ну, ну, хлопче, быстрее, быстрее! — подгоняет он меня.— А то прозеваем мы с тобой царствие небесное.

В лесу больше не рвутся мины. Теперь они рвутся где-то впереди, а справа доносится гул моторов и частые выстрелы танковых сорокапятимиллиметровых пушек. Видно, Болховитинов начал атаку.

Указываю командирам машин первого взвода маршрут движения: вдоль дороги на большое село справа. Но Попель подзывает меня и говорит:

— Маршрут измените: поедем за атакующими, затем свернем и двинемся на Пелчу.

— Простите, товарищ бригадный комиссар,— говорю я,— если атака не удастся, нам придется возвращаться обратно, чтобы попасть на переправу. Жаль, если даром потратим время...

— Хлопче, учитесь верить в то, что задумано. Решили атаку, значит, атака удастся. Ехать так! — и Попель полез в башню своей машины.

Выезжаем в поле. На левом фланге мазаевский батальон Т-26 только отделился от леса, а справа быстроходные БТ-7 второго батальона, вырвавшись вперед, уже подходят к окраине села, где над зажженной немцами хатой подымается дым. Гусеницы танков прочерчивают в высокой ржи ровные, как на листе школьной тетради, линии.

Немецкие мины и снаряды рвутся то впереди, то позади наступающих. Видно, наводчики изрядно нервничают. Слышу полет бронебойных снарядов. Почему из нашей колонны ни одного ответного выстрела? Танки молча несутся к селу.

Вожу биноклем, ищу околицу. Вот она — ни малейшего движения, ни единой мишени. Но значит ли это, что не нужно стрелять? Ведь противника хоть и не видно, но он там, он стреляет. Я понимаю наши экипажи — они стремятся скорее добраться до «рукопашной», не хотят стрелять наугад, каждый ищет верную цель. Когда я участвовал в атаках, мне тоже казалось, что разрядить пушку можно только в цель, но сейчас, когда я еду за атакующими и вижу их атаку со стороны, мне кажется, что огонь с ходу необходим, и меня злит, что людям не жаль себя, а жаль снаряда.

Догоняю мазаевский батальон на стыке со вторым и, сбавив скорость, еду за ним. Рядом, левее, идет танк Попеля. Из-под крышки люка, приподнявшись над башней, комиссар внимательно следит за атакой. Над головой пролетают бронебойные снаряды.

Злюсь и на Попеля. Мало того, что пошел за атакующими, когда мы могли обходом выйти на мост, нет, еще и высовывается над башней. Впереди вспыхнул Т-26. Очередь за нами. Толкаю ногой сидящего внизу Гадючку в знак команды «Маневрируй по курсу!» Маневрирует и механик Попеля, бросая свой танк с борта на борт,

Обгоняя весь строй, вперед вырывается Т-26. Над башней виднеется голова танкиста. Он непрерывно машет флажком в направлении движения, подавая сигналы: «Вперед!», «Быстрей!» Узнаю в нем капитана Мазаева. Я разделяю его нетерпение: уже горит несколько танков. Эх, открыли бы сразу огонь по садам, может, этих, горящих, и не было бы!

Из сарая, к которому приближался мазаевский танк, ударила пушка. Капитан Мазаев исчез внутри танка, танк Задымился, но, не замедляя движения, продолжал мчаться к селу.

«Огонь по этой пушке»,— решил я и опустился в башню. Но нас опередил другой танк. Он летел к сараю, с ходу ведя по нему огонь.

Увидев, что сарай горит и орудийный расчет разбежался по огороду, я крикнул:

— Молодец! Выручил Мазаева!

Меня охватывает азарт. Припав к телескопическому прицелу, я стреляю через село по немецкой колонне автомашин, растянувшейся по гребню и в панике удаляющейся в сторону Пелчи.

Гитлеровцы не отвечают. Я выглядываю из люка. Т-26, сбивший немецкую пушку, летит навстречу танку Мазаева, который горит, но продолжает мчаться. Вот они сближаются; идущий навстречу мазаевскому разворачивается, подходит к нему борт о борт. Из башенного люка выскакивает танкист, один прыжок — и он на танке Мазаева, скрывается в его дымящей башне. Еще несколько секунд горящий танк продолжает двигаться и, наконец, останавливается у самого сарая.

Спешу туда, выскакиваю, бегу на помощь смельчаку. Думаю: «Кто он?» Из люка механика вываливается бледный, окровавленный водитель, перегибаясь в поясе, застревает в люке, беспомощно трется лицом, сдирая с пего кожу о носовой наклонный лист брони, и медленно ползет вниз. Догадываюсь: его кто-то выталкивает. Осторожно приподнимаю безжизненное тело, тяну на себя и опускаю на землю. В освободившийся люк выглядывает Фролов. Так вот кто этот смельчак!