На правом фланге, в нейтральной полосе, движется к нам Т-26, ведя на буксире другой, подбитий. Пушка подбитого смотрит вниз, его корма чуть дымится.

— Кажется, это ротный буксирует,— говорит мне сосед, всматриваясь в буксир.— Вот молодец! — восхищается он.— Прямо из-под носа у немцев увел!

Всматриваюсь и я. К медленно ползущему буксиру быстро приближается вражеский танк. Он идет ему строго в затылок, а за ним вдалеке остановилось несколько других немецких машин. Их экипажи, должно быть, следят за крадущимся хищником. Я понимаю его маневр: прикрываясь подбитым, буксируемым танком, он стремится подойти поближе, чтобы затем, развернувшись в сторону, с ходу расстрелять буксирующую машину.

С замирающим сердцем слежу за тем, как он подкрадывается к буксиру. «Чем тут помочь?» — спрашиваю себя.

С отчаяния приказываю Миките: «Вперед», надеясь хоть отомстить врагу, но тут же кричу:

— Отставить!

Из башни буксира один за другим вываливаются двое. Перепрыгнув с кормы на буксируемый танк, они исчезают в открытом отверстии люка механика-водителя. Пушка подбитого танка дрогнула, поднялась навстречу преследователю и дважды блеснула пламенем. Немецкий танк споткнулся и замер, пустив струйку дыма.

— Вот это — да! — восторженно кричит Никитин.

Сгораю от нетерпения узнать, кто ж этот герой, спешу к нему навстречу. Из башенного люка подбитого танка показывается голова.

— Фролов! Он! — узнаю я и радостно машу ему руками, а он, сигнализируя мне, просит остановить буксирующую машину.

«Вероятно, в танке все ранены»,— думаю я и, забежав в нос буксиру, даю механику сигнал «Стоп».

Я в восторге. Хочется расцеловать Фролова. Как просто, как естественно вышел он из, казалось бы, безвыходного положения! Смог ли бы я найти такой выход? Ведь, даже стоя в стороне, я не придумал ничего лучшего, как броситься в контратаку под семидесятипятимиллиметровую пушку врага. Нет, видно, еще далеко мне до Фролова.

Вспоминаю первую встречу с Фроловым. Он произвел тогда на меня неважное впечатление. Я искал в нем, Герое Советского Союза, каких-то особенных, бросающихся в глаза качеств, но не находил ничего хоть сколько-нибудь выдающегося. «Колхозный тракторист!» — разочарованно думал я тогда, слушая, как он пробирал одного из своих командиров за плохо смазанную ходовую часть и непрочищенные воздушные фильтры.

Теперь он стоит среди дымящегося поля боя такой же неказистый, но я смотрю уже на него другими глазами. Ведь идя в голове боевого порядка батальона со своими легкими танками, он опрокинул и разбил противника, в пять раз более сильного. Наконец, эта находчивость..

Вместе с Никитиным помогаю Фролову и его башнеру вытащить из подбитого танка раненых членов экипажа. В танкисте с запрокинутой головой и обескровленным лицом, на котором еще не зажили старые ожоги, узнаю командира танка старшину Николая Петренко, героя первого боя дивизии под Красне. Он без сознания. На мгновение приходит в себя, спрашивает: «Где немцы?» — и снова впадает в забытье.

— Механик, механик, почему назад?..— кричал он в бреду, когда я укладывал его на корму буксира.

Склонившись над умирающим, Фролов сказал ему, что гитлеровцы разбиты, бежали Петренко опять на минуту пришел в себя, узнал Фролова и попросил его написать письмо.

— Напишите, что я честно, как положено...— прошептал он и вытянулся.

— Умер,— сказал Фролов и опустил руку Петренко.

Все сняли шлемы.

Когда мы возвращались с поля боя, я спросил Фролова:

Как вам пришло в голову стрелять из подбитого танка?

— Это наука войны,— улыбнулся он.— Нечто подобное было со мной в Финляндии. Там за буксируемым мною танком увязались с гранатами двое лыжников. Моему башнеру пришлось пересесть в наш прицеп, чтобы прекратить эту игру в кошки-мышки. Как видите, я только повторил...

«Да! вот этого-то мне не хватает»,— подумал я.

И на этот раз мы победили, но в штаб поступают сведения все неприятнее и неприятнее. В батальоне Мазаева осталась лишь треть машин, треть боекомплекта и столько же горючего в бачках. Пока мы отражали атаки немцев в Бялогрудке и Трытыны, немцы вдоль шоссе на Дубно два раза атаковали Вербу. Их отбили, но сейчас они опять готовятся к атаке.

После боя, едва наши танки отошли в лес и Попель с Васильевым расположились пить чай, пользуясь носом КВ как столом, к нам подъехал взволнованный Болховитинов с Фроловым.

— Что случилось? — спросил Попель, стирая песок с алюминиевой кружки.

Болховитинов доложил, что в отведенном ему районе обороны Пиратын — Морги Птыцке выставленного утром боевого охранения не оказалось, и Фролов, поехавший туда занять рубеж, едва не попал в руки противника.

— Там немцы спешно сосредоточиваются к атаке,— сказал Болховитинов.

Его слова как бы подтвердила мина, пролетевшая над нами и разорвавшаяся поблизости.

За опушкой, в нескольких километрах, фашисты готовятся к атаке, в лесу рвутся мины, и все же Попель со вкусом пьет чай, и его глаза, из уголков которых лучатся морщины, как всегда, смотрят вопросительно: «Та що це вы кажете?» Васильев тоже с наслаждением пьет чай, Я не понимаю: как можно спокойно пить чай, когда вот-вот рядом взорвется мина. У меня пересохло во рту, шершавый язык трется о нёбо. Невольно шагаю к танку, под защиту его брони.

— Эге! Господа гитлеровцы имеют желание разъединить нашу оборону! — делает заключение Попель.— Ну, что ж, полковник,— обращается он к Васильеву,— надо, чтобы эта надежда лопнула у них, как мыльный пузырь. Вот, черти, как жарят! И мин не жалеют!..

— Значит, готовятся к атаке,— резюмирует Васильев и вдруг поворачивается к Болховитинову.— Я знаю, подполковник, что вы не трус, но все же станьте ближе, за машину, прикройтесь ею от мин. К чему терять командира полка перед самым боем?

«Так вот почему он спокоен»,— подумал я. То, что я сделал невольно и стыдясь, он делает сознательно, расчетливо.

— Хорошо бы, товарищ полковник, сейчас, внезапно, ударить по фашистам,— горячится Фролов.

— Да, это хорошо будет, ой, как хорошо! — соглашается с ним Попель. — Они готовятся к атаке... Заняты приготовлением, не знают, где наши танки, вот и ахнем по ним — сразу, всеми силами — сюда, поближе, а потом на Вербу. Что скажет командир полка? — спросил Попель Болховитинова, рассматривая карту под целлулоидом планшета.

— Атаковать, немедленно атаковать!

Из крытой машины с большой штыревой антенной выглянул радист.

— Связались с корпусом? — спросил его Попель.

— Нет, товарищ бригадный комиссар.

— М-да, плохо, хлопче, плохо,— протянул Попель,— значит, совсем одни... Ну, одни — так одни: никто мешать не будет... Значит, атакуем, полковник, а?

— Немедленно,— ответил комдив.

— Наступлением будем держать оборону. Жаль только, не знаю, что делается на правом фланге,— сказал Попель.

Подозвав Болховитинова, он отдал ему приказ на атаку села Морги Птыцке двумя батальонами,

Над КП проносятся пули, это перекатывает дробь пулеметов. Крадучись, идут лесом двое. Где я видел эти белые домотканные рубахи, торчащие из-под жилетов, эту высокую, худую, чуть сгорбленную фигуру в мягкой шляпе с отвисшими полями? Да ведь это же утренние знакомцы, предлагавшие нам колхозных свиней!

— Что это там за белобокие сороки? — спрашивает Васильев у адъютанта,— Уберите немедленно.

— Это колхозные пастухи,— говорю я и вкратце рассказываю о встрече с ними.

— Позвать! — приказывает Васильев.

Адъютант бросается за пастухами. Робко приседая под щелкающими пулями, к нам подходят мои знакомцы.

— Немцев, почему вы не приняли стадо? — обращается Васильев к полковому комиссару,

— Не счел возможным. Ведь мы не вправе оформлять документы, а так — похоже на мародерство...

— Что? — перебивает Васильев.— Но об этом потом... Где ваши свиньи? — спрашивает он, обращаясь к колхознику.

— Под Столбцом зосталысь...