— И зачем вы все это? — спросил я Кривулю, придерживая ремень для правки бритвы.

— А как же! — удивился он.— Бой для солдата — это, брат, праздник чести, а раз так, то на него каждый должен явиться в подобающем виде. Да, в общем, что вам рассказывать, сами знаете. А главное — очень важно и в санитарном отношении — чистое белье в случае ранения лучше, чем грязное, не заразишь рану.

Около нашей машины уже собрались танкисты, ждущие своей очереди побриться. Кривуля вспоминает о боях в Финляндии.

— Главное в атаке, чтобы ты не сунулся на противника, как на волах,— говорит он,— а чтоб машина маневрировала, бросалась из стороны в сторону, как бешеный конь. Этот маневр на открытом месте только и спасение для танка, пока не достигнешь укрытия. Но не забывай огня. Помни: бросок в сторону и огонь туда, откуда по тебе стреляет противник.

— С ходу трудно попасть с первого раза! — вздыхая, говорит Зубов.

— Неважно, что с первого не попадешь,— убеждает его Кривуля.— Когда у противника над головой один, другой снаряд просвистят, ему уже нелегко поймать тебя на прицел. Я вам скажу, до чего уж финский солдат упорный, а и то под Выборгом пушку с расчетом захватил я в плен.

Танкисты просят Кривулю рассказать, как это произошло.

— Очень просто,— говорит он.— Выскочили мы из лесу в атаку на деревню, из разваленного сарая ударила по мне пушка и промазала — недолет. Я посылаю туда снаряд, считаю в уме до десяти, как перед атакой старшина мне посоветовал, и бросаю танк вправо сорок пять градусов. Только я сманеврировал, вижу слева рикошетом второй снаряд, я — ответный, опять считаю до десяти и — маневр влево. На четвертом маневре я все-таки попал в пушку и вывел из строя весь расчет. Потом, когда я посадил раненых финнов на танк, их лейтенант говорит мне: «Только возьму па прицел, стреляю, смотрю, а танк пропадает в прицеле, надо доворачивать орудие.

Нам сам бог покровительствует». «Не бог,— говорю,— а старшина».

— Це не важно, шо вин не бог, а за такэ дило, товарищ политрук, треба на него молиться и утром и вечером,— говорит Гадючка.

— Теперь держись! — кричит мне Кривуля.— Завтра твой механик будет так швырять машину из стороны в сторону, что не найдешь, где запад и где восток.

Когда я побрился, разговор уже шел о том, что на земле с гитлеровцами завтра справимся, а вот авиация, пожалуй, даст «прикурить», как выразился Никитин.

У Кривули и тут нашелся «случай в Финляндии».

— Кто не видал «мигов»? — спрашивает он.

— Видели! — говорят все.— От «юнкерсов» только пух летит.

— Скоро небо чистым будет, но завтра на это рассчитывать мы еще не можем. Надо свою тактику-практику иметь.

Все очень заинтересовались, что это за тактика-практика.

— Был у меня такой случай в Финляндии,— продолжает Кривуля.— У них авиации не видно было, и вдруг и день нашего наступления появилась авиация — немецкая, но летчики — финские. Немцы бомбят скопом, а финны нет. Финн выбирает себе танк и пока не расклюет его или не израсходует бомб, не отстанет. Дело было в атаке на открытом поле. Только вышли мы из леса, увязался за мной один легкий бомбардировщик.

Я кричу механику, что за нами гонится самолет. Механик был парень не из храбрых, в атаке первый раз, явно не спешил, остался позади всех. Вот почему нас этот Финн и облюбовал. С перепугу мои механик газанул на всю скорость вперед. Слежу за самолетом. Выходит из пике, вижу бомба оторвалась уже, и в этот самый момент моя машина вдруг на полном ходу стоп у какой-то ямы, чуть через нос не опрокинулась. Бомба взорвалась впереди метрах в пятидесяти. Мне это понравилось, говорю механику, что, если потребую остановки на большой скорости, он должен так же взять на тормоза, как перед этой самой ямой. Только мы объехали яму и набрали скорость, самолет опять на меня пикирует, смотрю — бомба отрывается, командую механику:

«Стой» Бомба снова разорвалась впереди. «Ну, думаю, расчет правильный, яма выручила, спасибо ей, научила кое-чему хорошему». Всего выудил я у этого самолета четыре бомбы. Он так и улетел ни с чем... Вот что такое тактика-практика. Особой мудрости не требуется, только лишь слаженность и внимание,— заканчивает Кривуля.

Вспоминаю, как меня раздражали его рассказы об одесском житье-бытье, свои мысли о нем и думаю: «Можно же так ошибиться в человеке!»

Дивизия получила приказ: перейти в наступление и к исходу дня выйти на восточный берег реки Стырь в районе Плящова — Берестечко, перерезать противнику путь к Дубно.

С рекогносцировки командиры возвратились до восхода солнца. Комдив приказал мотострелковому полку приготовить топоры и пилы для мощения гати через болото и обеспечить форсирование танковыми подразделениями реки Сытеньки. С восходом солнца мотострелковый полк снялся с места и побатальонно вытянулся лесом в направлении переправ, чтобы занять плацдарм на северном берегу и прикрыть переправу танков. За мотострелковыми батальонами пошли и танковые полки.

Моя рота в составе разведбата движется по дороге на Королувку за КВ Васильева как резерв комдива. Остановившись у реки, мы прикрываем огнем мотострелковый батальон, готовящий нам переправу. Васильев выглядывает из открытого люка башни и торопит командира мотострелкового батальона. Он наблюдает за селом Полноцне, находящимся на противоположной стороне реки, показывает нам, куда надо вести огонь, и время от времени сам постреливает в ту сторону. Из второго люка башни часто показывается голова его заряжающего — полкового комиссара Немцева. Наконец, к Васильеву подбегает командир мотострелкового батальона, и полковник выбрасывает сигнал «Вперед».

Из-за деревни по мосту густо ударили мины, у меня над головой откуда-то справа профурчали один за другим два снаряда.

Я приказал Миките Гадючке обогнать КВ Васильева и проскочить вперед него на большой скорости открытый трехсотметровый участок насыпи и мост.

— Газуй так, чтобы снаряд не перенял нас,— пояснил мою команду Никитин.

Риск, конечно, большой, так как самый плохонький снарядик из пушки Виккерса выведет мой танк из строя, но нельзя же допустить, чтобы командиру дивизии пришлось идти в атаку впереди нас. «Во что бы то ни стало быть на том берегу первым»,— думал я, подпрыгивая и колотясь о стенки башни моего легкого танка. Танк точно с ума сошел. Из-под гусениц далеко назад летели обломки бревен настила переправы.

К явному неудовольствию Никитина, пришлось уменьшить ход. Моему примеру последовали и остальные четыре БТ, за которыми шли два КВ Васильева и штаба. Слева впереди в стволе ветвистой осины опять разорвался снаряд.

«По нас прицел взяли,— подумал я,— но теперь, господа немцы, поздно,— мы проскочили мост»,— и я приказал: «Разверни влево!» Свожу машину в молодой осинник, веду наблюдение вдоль дороги, которая подозрительно молчит. Не выходя из зарослей, почти у берега болота, останавливаю танк и наблюдаю за лесом впереди, в котором скрывается уже знакомая мне по разведке дорога на Комарувку, оглядываясь, вижу, как справа прямо по болоту переправляются танки батальона капитана Мазаева. Вдруг по ним с опушки, до которой не более трехсот-четырехсот метров, ударили одна, а за ней и вторая противотанковые пушки немцев.

— Ага, голубчики, раскрылись! обрадовался Никитин.— Теперь вам конец. Атакуем? — спрашивает он.

Нас от гитлеровцев закрывали густой осинник и ивняк. Для того чтобы атаковать противника, нам надо было или выйти на открытую дорогу или, как с завязанными глазами, продираться по зарослям, где можно напороться на пушки в упор. И то и другое не устраивало нас.

— Беги, покажи комдиву, где примерно стоят пушки. Комдиву с дороги видней, пусть ударит туда из своей, а потом мы атакуем,— сказал я Никитину, кивнув на подходившие к нам по дороге два КВ.

Никитину, видно, только это нужно было. Его как ветром перебросило на танк комдива. Пригорбившись за башней КВ, он показывал Васильеву, куда надо стрелять. Но к моему удивлению, выстрелов не последовало. КВ набирали скорость. Примчавшийся назад Никитин сообщил: