«Конечно,— подумал я,— полковник личной храбростью сделал много, но все-таки части дивизии действовали самостоятельно, каждая на свой страх и риск. Общего управления ими не было. Вот и выходит: храбрости у бойцов и у командиров хоть отбавляй, а организованности маловато».

Было уже темно, когда мы явились в штаб дивизии, расположившийся в домике на северной окраине местечка Буск. Васильев, допрашивавший пленного немецкого офицера, сказал, что сейчас должен прийти начальник штаба и мы получим пакеты.

— А пока посидите...

Пленный — обер-лейтенант, адъютант командира танкового батальона, немолодой, уже седеющий немец — хорошо владеет русским языком, который он изучил в молодости, когда работал где-то в России инженером-механиком. Он стоит в стойке «смирно». Отвечает на вопросы дерзко, иногда с иронией.

— Скажите,— спрашивает его полковник,— известно ли вам, почему Германия воюет против России?

— Известно,— отвечает он.

— Почему?

— Фюрер приказал.

— Это не объяснение. Я хочу знать мотивы.

— Фюрер мотивы объявил, — говорит пленный. — Они должны быть вам известны. И вообще я недоумеваю, почему вы, русский полковник, не спросили меня первым делом, какого я полка и какой я дивизии, а задаете не относящиеся к делу политические вопросы. Я не политик, я рядовой германский офицер. Еще за два месяца до войны я знал вас по карточке, знал, что вы Васильев, командир танковой дивизии, участвовали в финской и монгольской кампаниях, награждены высшим орденом. Я знаю всех ваших командиров полков. Знаю вашего начальника разведки. А кого вы знаете из немецких старших офицеров? Я вчера каждые два часа знал, где ваша дивизия, а вы не знали даже, что мы идем на вас.

Он вдруг поворачивается ко мне и спрашивает:

— Какое сейчас время?

Недоумеваю, но все же смотрю на часы, отвечаю:

— Ровно ноль тридцать.

— Вот видите, господин полковник,— говорит немец,— разница в четыре минуты — на ваших часах ноль тридцать четыре,— он показывает кивком на ручные часы Васильева.

Васильев не шевелится, не убирает руки, лежащей на спинке стула. Часы — перед глазами пленного. Немец повышает голос;

— Разве так можно воевать? Вы уже проиграли войну.

Не пойму, как может Васильев равнодушно слушать эти самоуверенные разглагольствования. О чем он думает? Чего он разглядывает пленного? Мне кажется, что он ставит себя этим в неловкое положение.

Немец вытирает с лица пот шелковым носовым платком и, точно спохватившись, снова деревянным аршином вытягивается перед Васильевым.

В комнате гнетущее молчание. Но вот Васильев переводит взгляд с пленного на чисто выскобленный обеденный стол и произносит по-прежнему ровно:

— Думаю, что дорогостоящая картотека вашей агентурной разведки подведет вас. Вы не имеете никакого представления о нас. В этом убеждать вас я, конечно, не буду — скоро убедитесь сами.

Васильев поднялся со стула, быстрым движением расправил гимнастерку и в упор поглядел на пленного.

— Задача вашей дивизии?

Пленный подобрался, точно ожидая удара хлыста.

— Я ничего не знаю... Я давал присягу фюреру, — скороговоркой забормотал он.

— Мне нет до этого никакого дела, — оборвал его Васильев. — Говорите!

— Не знаю!

Васильев круто повернулся и резко приказал конвоирам:

— Вывести!

Немец сразу потерял весь свой гонор.

— Не надо, не надо! Я скажу! — завопил он, пытаясь схватить полковника за руку.

Васильев заложил руки за спину.

— Скажете? — усмехнулся он.— А вот никто из присутствующих здесь не сказал бы, хоть режь его на части. Не беспокойтесь, мы лежачих не бьем.

Пока пришел начальник штаба, я успел ознакомиться с обстановкой: оказывается, мы встретились сегодня с частями прикрытия армии Клейста, главный удар которой направлен па Дубно — Кременец.

Переговорив с начальником штаба, Васильев подозвал меня.

— В штаб армии поедет офицер связи,— сказал он.— Для вас я имею другое задание. Имейте в виду, что задачу я ставлю вам лично. К четырем часам утра я должен знать, куда делись за рекой немецкие танки и где они пытаются форсировать Буг. Кстати,— улыбнулся он,— поставьте ваши часы по моим, пусть не смущают немцев.

Уже выйдя из штаба, я подумал, что Васильев даже словом не намекнул, как выполнять поставленную задачу, предоставил мне самому намечать маршрут и изыскивать способы добычи сведений. Вспомнил его тон при постановке задачи. Видимо, ему и в голову не пришло, что это может представить для меня трудность. Боюсь, что случайный успех создал мне незаслуженную репутацию. Может быть, все-таки надо было доложить Васильеву, что я не строевой командир?

Откуда начать разведку — севернее Красне или южнее, переправившись через Западный Буг или через его приток? Немцы могли обойти нас как с севера, на Броды, так и с юга. Не выгоднее ли тогда начать разведку объездом с юга, перейти у Красне речушку по железнодорожному полотну и выйти к шоссе на Каменку. Таким путем, пусть длинным, но как будто безопасным, я окажусь в том самом районе, откуда вечером немцы начали наступление и откуда сейчас доносится артиллерийский огонь. «Пожалуй, так...» — ободряюсь я и решаю, что прежде всего надо найти проводника, хорошо знающего эту местность.

Дед Титок, взятый мною в качестве проводника в одном из окраинных домиков местечка, словоохотливый и бойкий па вид старик, сразу же онемел, едва затряслась под ним машина. При каждом рывке он крестился, раскрывая рот от ужаса.

— Э, дедок еще старорежимный,— разочарованно заметил Никитин.— Техники боится. Наш бы колхозник давно полез в моторное отделение и надоел бы вопросами — что да как? А этот только дрожит, как будто на дракона его посадили.

Далеко правее нас свирепствует артиллерийский огонь — это гитлеровцы бьют по нашей дивизии. А вблизи — ни звука, ни живой души. Впереди мерцают во тьме два кормовых стоп-фонаря наших дозорных машин.

— Мост! Мост! — вдруг очнулся наш проводник и подался вперед, всматриваясь в темноту.

Машины идут, едва перематывая гусеницы. Чуть слышны глухо гудящие моторы. В прибрежной заросли начался спуск вниз, потянулась изгородь хутора. Во дворе замычала корова, где-то по соседству завыл пес.

С трудом разыскали хозяина. Он сообщил, что ни немцы, ни наши через мост не проходили.

Все же, затемнив стоп-фонари, я пустил на мост дозорную машину. Противника вблизи не оказалось, и мы повернули вдоль реки в ту сторону, где предполагали встретить его.

На противоположном, восточном, берегу светились огни догорающих пожаров — следы вчерашнего боя. Здесь, в густой луговой траве, в кустарниках — бесчисленные следы гусениц немецких танков. Значит, мы в расположении немцев. Но почему по-прежнему ни души?

— Слева немецкий танк! — кричит мне Никитин.

Над верхушкой куста торчит башня немецкого танка. Бью по башне. В ответ ни звука. Только из-за реки, где находится наша дивизия, к нам прилетело с десяток снарядов. И снова мертвая тишина.

Подъезжаю к вражескому танку. У него разбита гусеница, в башне две пробоины. Пушка исправна, но замок вынут. Видно, танк брошен. В соседнем кусте — брошенный вездеход, мотор его глазеет темными зрачками пустых свечных отверстий. Но куда ушли немцы? На юг, к Львову, или на запад, обратно к Каменке?

— Куда ехать? — советуюсь с Кривулей.

— По следам, по следам! — вмешался дед Титок, сидевший на корме моей машины.

— Эге, осмелел, дед! — воскликнул Никитин.— Охотник дичь чует!

Обойдя село Деревляны, мы затаились на опушке леса и стали наблюдать за шоссе, которое из Каменки идет на Деревляны, к Бугу. Следы вражеских танков уже свернули на Деревляны, туда же по шоссе то и дело проходили с запада небольшие колонны автомашин. Порою тягачи тащили за собою пушки. Но в чем дело? Почему ни одна машина не показывается на восточной стороне села?

— За Буг уходят. Мост в селе поставили,— уверенно заявляет дед Титок.