— Цистерны рвутся, цистерны! — в восторге кричит механик-водитель Гадючка.

Конечно, цистерны. «Какое нахальство! — думаю я. — Цистерны чуть ли не в боевых порядках! Значит, у немцев и сомнения не было, что они с ходу расколошматят нас, заправятся в этой роще и пойдут дальше!»

Полуокруженные, отстреливаясь, гитлеровцы бегут к притоку Буга, но уже не к мосту, по которому пришли сюда и который теперь в наших руках, а куда-то левее. Исход боя решила та группа наших машин, которая обошла рощу. Вижу, как над башней поднимается счастливое, улыбающееся лицо лейтенанта Фролова. Так вот чья рота пробилась на фланг боевого порядка немцев!

По шоссе вновь безостановочно движутся танковые колонны нашей дивизии на Буск. Ясно, что они спешат к мосту. Значит, мне можно не возвращаться туда.

Фролов вытирает флажком пот на лице, потом призывно машет мне, показывая вперед, и что-то радостно кричит. Верно, приглашает меня следовать за собой. Разворачиваю танк. Командир второй моей машины Смирнов повторяет мой маневр. Но почему не следует нашему примеру командир третьей машины Зубов?

Из пылающей рощи грянула танковая пушка. Над самым ухом просвистел снаряд. С задней части башни Фролова посыпались искры. Фролов качнулся и упал внутрь машины. В то же мгновение ответил выстрелом Зубов. На опушке рощи из кустов, еще не тронутых пожаром, потянулся дымок, вспыхнуло пламя. Молодец Зубов! А я-то, я-то хорош! Решил, что огонь уже выгнал врага из рощи.

Мы тесним последнюю группу немецких танков. Моя машина идет за машиной Фролова. Фролов ранен. Он часто делает короткие остановки, перевязанная голова его ныряет в люк, раздается выстрел, и почти всякий раз при этом один из немецких танков пускает в небо дымную струю.

Не задерживаясь, рвемся к речке. Вот блеснул на воде розовый отсвет пожара, а на нем темным пластырем — понтонный мост.

Так вот еще откуда пришли гитлеровцы!

Немецкие танки, спеша перебраться на тот берег, сгрудились у моста. Фролов вырывается вперед, останавливается сбоку, в лощине, и первым выстрелом поджигает танк на мосту. Следующий танк, пробираясь на ту сторону, хочет столкнуть горящий, но еще снаряд — и он остается на мосту. Экипажи немецких танков вываливаются из люков и опрометью бегут к реке. Я вылавливаю на прицел отдельные немецкие танки, но мне жалко бить их — могут пригодиться нам.

Все кончено. С западной стороны немцы взрывают мост, чтобы оградить себя от преследования. Я оглядываюсь назад, на поле боя. В густеющих сумерках бушует море огня. Горят деревья, кусты, копны сена, рожь, железо танков. На меня пышет жаром, как из открытой печи. Между горящими вражескими танками разъезжают два КВ. При артиллерийских налетах противника они лениво постреливают за реку, как будто отплевываются от немцев. Они презрительно подставляют немцам свои борта: их броня неуязвима для обычных танковых пушек противника.

Среди горящих у моста немецких танков есть и подожженные мною, меня тянет к ним. «Неужели это я уничтожил их?» Не могу поверить такому счастью, оно мне кажется слишком большим, невероятным. Отойдешь от пробитого снарядами немецкого танка и под каким-нибудь предлогом возвращаешься, опять стоишь и любуешься своей работой.

Когда вернулся Кривуля со своим взводом, мы уже сосредоточились в роще вместе с батальоном Мазаева. После моего ухода Кривуле, кажется, пришлось очень тяжело, фашисты чуть было не овладели мостом. Положение спас командир дивизии, явившийся в местечко со своими штабными КВ. Кривуля говорит, что Васильев похвалил нас за то, что мы захватили мост на Каменку. «Значит,— думаю я,— сделал ошибку: не надо было уходить с моста. Ведь если бы не Васильев, мы потеряли бы мост и Кривуля не вернулся бы живой со своими экипажами». Пока я размышлял об этом, танкисты закончили заправку машин боеприпасами и горючим, некоторые уже успели получить горячий обед и, расположившись с котелками у своих машин, обменивались впечатлениями.

Микита Гадючка пригласил меня пообедать в компании. У меня давно горела душа по чаю, и я подсел к обедавшей группе танкистов. Разговор не смолкал, Стволы деревьев, танки, танкисты — все вокруг в отсветах пожара казалось отлитым из красной меди. Где-то вверху, в черном небе, завывают «юнкерсы» — вешают «фонари», порою сбрасывают одиночные бомбы. Танкист в запыленной и задымленной кирзовке наливает мне чай в алюминиевую крышку термоса. На лице его — ни бровей, ни ресниц, на щеках вздулись волдыри. Что-то, однако, в нем знакомое. И когда он, протягивая мне кружку, начинает говорить, я узнаю в нем командира горевшей машины старшего сержанта Петренко.

— Непонятно,— говорит он,— откуда взялись здесь немцы.

Микита, прихлебывая чай, лукаво косится на него и говорит:

— Из Германии!

— Так что же, значит, по-твоему, мы отступаем? — спрашивает Петренко.

Ирония изменяет Миките.

— Спытайте у командира,— отвечает он сердито.

Петренко с жаром обращается ко мне:

— Товарищ старший лейтенант, в чем дело? Не пойму я. Почему мы ходим по дорогам то туда, то назад? Разве можно на танках раскатывать, как на эмках? Днем — на Перемышль, ночью обратно к Львову, утром — в Яворов, днем снова через Львов в Винники, а там не успели на гусеницы поглядеть — марш на Буск. Спидометр машины накрутил уже около пятисот километров.

Вспомнив опять ночной разговор в штабе, я повторил слова Попеля о том, что противник то и дело меняет направление удара, и нам приходится ловить его, — поэтому и носимся по забитым дорогам.

Помолчав, Петренко налил себе чаю, хлебнул из кружки и сказал:

— А все-таки выходит, что мы отступаем, так ведь, товарищ старший лейтенант?

— Нет, не отступаем, а гоняемся за прорвавшимися танками противника,— поясняет мою мысль старшина Смирнов.

— Догоняемся скоро до того, шо гусеницы, як лапти станут,— мрачно заявляет Гадючка.

Подходит с котелком Никитин. Он уже сбегал на реку, выкупался. Только одного его соблазнил Буг — все слишком возбуждены для этого.

— Хорошо окунуться после такого пожара,— говорит Никитин и показывает на горящее поле,— Под орех разделали фашистов. Теперь пойдут дела.

Я спросил, не видел ли кто, где был Болховитинов, когда завязался бой.

— Как не видели! — снова возбужденно заговорил Петренко.— Рядом был, машина с машиной. Как только у моста просвистели первые снаряды, он свой КВ остановил подле нас. Я слыхал, как он выругался, что не может связаться с комбатами. Вот он на все и махнул рукой, высунулся из башни по пояс и засигналил флажками подходившему батальону. Так и пошел в атаку.

— Он всегда такой!

— Молодец! — весело заговорили танкисты.

Ко мне подошел офицер связи штаба и передал приказание явиться к комдиву.

По дороге в штаб он с восхищением рассказывал мне, как ходил в атаку полковник.

Три штабные КВ шли за полком Болховитинова. Едва лишь танк Васильева перешел мост у Красне, слева в него полетели снаряды. Видно, немцы стремились захватить мост, чтобы отрезать основным силам дивизии пути подхода к месту боя. Полк Болховитинова уже успел развернуться, шел в атаку. Возвращать его к мосту было поздно. Подходил второй полк. Васильев приказал ему двинуться за ним, а сам стал во весь рост сзади башни и, развернув штабные КВ, повел их в атаку. Танкисты второго полка, увидав несущегося в атаку комдива, выжали газ до отказа, проскочили мост и, с ходу развернувшись, обогнали штабные КВ. Но Васильев так и остался стоять у всех на виду, пока немцев не сбили к реке.

Меня удивило, что он рассказывает об этом с восхищением: хорошо, что у немцев не было пехоты, а будь она — первый автоматчик снял бы комдива. И я сказал об этом офицеру связи.

— Да,— согласился он,— связь подвела.

Оказывается, Васильев пытался перед атакой вызвать по радио командиров полков, по почему-то вызвать не удалось. Разослал нарочных и оперативников штаба, — те нашли командиров полков уже после боя. Оттого полковнику и пришлось управлять боем личным примером.