Но вот в вечерних солнечных лучах в километре от нас на живых красках поля я увидел мертвый цвет железа. От рощи и кустарников отделялись угрюмые серые коробки. Утопая в яркой зелени поля, они двигались на нас. Вот они достигли голой пахоты, и уже простым глазом видны знакомые мне командирские башенки, тупорылые носы, тонкие щупальцы пушек.

— Немцы! В атаку идут!.. — крикнул Никитин и скрылся в башне; тотчас послышался лязг затвора пушки.

За нами идет полк Болховитинова. Вижу, что командир первого батальона капитан Мазаев принял мой сигнал и заметил немцев, хоть они от него еще довольно далеко. Его батальон, круто развернувшись влево, врезается в рожь и, вытянувшись в линию, молча идет навстречу противнику. По желто-красным флажкам, передающим сигналы, узнаю танк Мазаева. Рядом с ним, так же как я, по пояс высунувшись из башни, забирает правее Герой Советского Союза лейтенант Фролов. Вдали, вздымая пыль, разворачивается второй батальон полка Болховитинова.

Что же делать мне со своими «малютками»? Немцы развернулись влево от шоссе, инстинкт самозащиты тянет меня вправо, к Бугу, поблескивающему в километре от шоссе. Веду огонь из пушек, отхожу вправо и продвигаюсь по берегу реки вперед, к Буску. Удаляясь от своих и немцев, увязших в бою, кустами подходим к местечку. Вот уже близко первая улица, упирающаяся в реку. Там мост. Мелькает мысль, что мы должны перейти через него, чтобы выйти к Бродам, и я кричу Кривуле:

— Захватить мост!

Он одобрительно кивает головой. «Это и есть моя задача»,— твердо решаю я и повторяю сигнал «Вперед». Меня мучит вопрос, откуда пришли немцы. Если из Радзехува, то мост, может быть, уже в их руках, мы наткнемся у него на немецкие танки.

Но, может быть, они из Каменки, тогда мы успеем захватить мост раньше, чем они подойдут к нему.

До моста по улице местечка около километра. «Только бы удалось захватить его, а держать уже будем до последнего», — думаю я и все-таки еще раз оглядываюсь на поле боя.

Полк Болховитинова развернулся и идет в атаку. Батальон Мазаева забирает правее, ближе к Буску, видимо, хочет ударить немцам во фланг. Теперь боевой порядок танков смешался. Подняв тучи пыли, сверкая выстрелами, обгоняя один другого, они несутся на врага. Три дня бомбежки, смерть товарищей, обожженные тела детей и женщин — эшелоны смерти на станции Винники — нет за них меры отмщения, нет пощады врагу!

От садов западной окраины местечка отделяется новый вал вражеских машин, вон, вдалеке, показался третий. «Хотят нас захлопнуть в междуречье!» — думаю я и кричу:

— К мосту, к мосту! Скорей! Скорей!

Машина стонет от натуги, подпрыгивает на неровностях улицы, точно хочет оторваться от земли. На скорости, какой только может похвастаться БТ, механик-водитель Гадючка гонит танк к мосту. Еще немножко — поворот направо, и мы у моста.

— Стоп! Стоп!

Но Гадючка не успевает затормозить, и мы проскакиваем дальше, уже виден другой мост — через приток Буга. На наших глазах с него съезжает немецкий танк. Он скрывается в направлении боя.

Вот откуда немцы — из Радзехува! Успели!

«Сюда!» — показываю я флажком идущим за мной танкам. Здесь, под прикрытием дома, я оставляю Кривулю с машинами, а сам, взяв с собой один танк, возвращаюсь к мосту через Буг.

На противоположном берегу реки мирно дымятся кухни, наши артиллеристы кормят лошадей. Видимо, бой застал их на привале.

— Развертывай пушки, немцы сзади! — кричу я командиру батареи, показывая рукой в направлении боя.

Решив, что здесь оборона достаточно сильная, опять направляюсь к мосту через приток Буга, где оставил Кривулю. Там поднялась сильная пушечная стрельба.

Пока я отсутствовал, Кривуля отбросил от моста взвод немецких танков. Окружив мост полукольцом, развернув пушки и в ту сторону, откуда подходят немцы, и в направлении, куда они прошли, ожидаем, что будет дальше. Кривуля первый заметил пять немецких танков, двигавшихся на нас вдоль речки, кустарником. Вот и я увидел белый крест в раздвоившейся зелени куста. Они нас еще не видят, но нет сомнения, что они вызваны с другого берега теми танками, которым не дал переправиться Кривуля.

«Хотя мы и отрезаны, но вы, господа, опоздали, мост уже в наших руках», — думаю я и даю команду приготовиться.

Ясно вижу очертания смотрового люка водителя немецкого танка. Пора! Люк врага — в перекрестии прицела, нажимаю педаль. Мой танк вздрогнул от выстрелов. Из середины немецкого танка брызнул сноп искр. Открывают огонь остальные машины, ждавшие моего сигнала. Теперь каждому хочется внести в бой свою долю сполна. В азарте экипажи посылают снаряд за снарядом, не обращая внимания на то, что немецкие танки уже горят. Чувствую, что люди сами не прекратят огня, выскакиваю из машины, подбегаю поочередно к каждому танку, стучу по башням ломиком, кричу, что стрелять больше не надо.

Почему меня не радует внезапный успех? Я стучу зубами, точно мне холодно. Страшно? Нет. Это, должно быть, от злости, которая кипит во мне. Как могло случиться, что гитлеровцы топчут нашу землю, как они оказались здесь — так далеко от границы? «Надо помочь Мазаеву с фланга, фашисты не выдержат неожиданного удара», — решаю я. Но и этот мгновенно принятый ясный план действий не успокаивает душевной боли. Оставив Кривулю с двумя танками БТ и танкетками и поставив ему задачу удержать мост, я с тремя БТ той же дорогой, по которой шли к нам пять немецких танков, отправился к Мазаеву.

Возле подожженного нами немецкого танка, вокруг которого горели кусты и копна сена, мы остановились. Теперь нам видно все поле боя. В небо упираются исполинские тонкоствольные, нарисованные дымом деревья. Но это только опушка, правее дымный дремучий бор встает сплошной стеной. Оттуда наступал враг. Там наш тяжелый батальон истребляет пришельцев, гонит обратно к переправе, на нас. Столбы дыма клином сходятся к нам. Резкий надрывный вой моторов перекрывает пушечные залпы. Воздух стонет. Только в небе спокойно. Но нет! Вон угрюмым строем нависли над полем «юнкерсы». Вдруг один задымился, вошел в штопор. Строй рассыпается, и высоко в небе я вижу остроносые; вытянутые впереди наши истребители. С высоты они камнем, один за другим, бросаются на «юнкерсы», клюя их огневыми трассами. Что это за самолеты? «Миги», — догадываюсь я,— «миги», о которых я столько слышал накануне войны, но которых еще не видел. Вот они какие! Их три. Они взмывают, падают вниз, и каждый раз, когда они метеором прочертят небо, горящий «юнкерс», кувыркаясь и дымя, врезается в землю. Я кричу от радости.

В пятистах метрах, у копны сена, дымится фланговая машина батальона Мазаева. Два танкиста быстро забрасывают землей показавшееся из моторного отделения пламя. В одном из танкистов узнаю старшего сержанта Петренко.

Неподалеку от них, ближе к полю, стоит чей-то танк БТ. В бою у него оторвало пушку. Мимо него несется немецкий танк курсом на Петренко. БТ дрогнул кургузым телом и, спасая Петренко и его товарища, ринулся на врага. Снаряд срывает с него гусеницу. Это стреляет второй вражеский танк, следовавший за первым. Силой инерции при развороте БТ ударил этот немецкий танк в лоб. Вздыбившись, как бы обняв один другого в последней смертельной схватке, оба танка застыли на месте. Немецкий танк задымился от моего выстрела, а тот, что несся курсом на Петренко, резко свернул вправо, стремясь уйти за горящую копну. В то же мгновение блеснула пушка Петренко, и удиравший танк вспыхнул. А Петренко выскочил из дымящейся башни и вновь принялся сбивать землей огонь на корме своей машины.

Оглянувшись, я увидел группу наших танков, обходящих слева рощу — с десяток корявых вязов и низкорослый кустарник. Из-за рощи падают снаряды. Догадываюсь, что это танкисты Мазаева стреляют с перелетом. Вдруг в самой роще блеснули орудийные выстрелы. Что это? Да, конечно — немцы бьют по нашей группе.

Когда мои танки открыли орудийный огонь по роще, в середине ее раздался взрыв. Пламя свечой поднялось в дымное небо. Роща пылает. Снова взрыв, и над кронами вязов взлетают куски железа.