Военный Совет приказал начать постройку командного пункта под землей. Вход в объект «А», как у нас называют строящийся подземный штаб, будет через подвал здания техникума, в котором сейчас помещается Военный Совет. Саперы выбрасывают из подъезда этого здания массу земли, затаскивают в подвал строительный материал. Говорят, что служебные и жилые помещения штаба сооружаются на полукилометровом удалении от входа и на шестидесятиметровой глубине. Но в каком направлении от подъезда, из которого выбрасывается земля, строится подземный штаб, никто из нас не знает. Мы предполагаем, что для него будут использованы ближайшие катакомбы.
Обстреливается город и с запада, со стороны села Дальник, но оттуда огонь ведется по карте, не корректируется наблюдателями.
После ожесточенных воздушных бомбежек артиллерийский обстрел большого впечатления ни на кого не производит. Проезжая через рынок Привоз, я наблюдал такую картину. У магазина стояла очередь за овощами, которые теперь завозятся только попутно армейскими машинами, когда они идут в город с передовой. Начался артналет. Первый снаряд упал в хвосте очереди и свалил несколько женщин. В одно мгновение вся очередь вбежала в здание, унеся с собой раненых. Три следующих снаряда разорвались возле магазина. Потом снаряды стали перелетать через здание, и женщины сейчас же высыпали из подъездов и ворот и опять встали в очередь.
Во время артиллерийских и воздушных налетов по району завода мы обыкновенно укрываемся в сборочных шахтах под днищем танков.
— Ото тягу дали… Як та шкапа, которой я пид хвост шкипидаром подмазал, — смеется Микита, втискиваясь в уже переполненную людьми шахту.
— А вы что, товарищ старшина, ветеринаром были? — спрашивает его кто-то.
— Не я, а дядька мий був вроде ветеринара. Учил меня на помощника, да не выучил — шкипидар подвел… Я тогда ще школяром був, у пятом классе, — начинает рассказывать Микита. — Колхоз в селе уже организовался, но между прочим горемычил один индивидуал. Весной подывился он на поле, бачит, шо люди гуртом сеют, ну и одолела его тоска, решил тоже в колхоз вступать. Заявление у него берут, пожалуйте, а вот кобылу его конюх и на порог конюшни не пускает, кажет, шо це шкапа заразит колхозных коней клещами. Индивидуал бежит к моему дядьке, просит: «Вылечи бисову шкапу». А шкапа стоит чуть дыше, повисыла уха, да блыстыт ребрами, як дробина щаблями. Дядька пидойшел до нее, колопнул струпья и пытает меня: «Шо це такэ?» «Кароста» — кажу. «О то правильный диагноз, — кажет вин. — Ну, промой, потом смажем».
Где-то рядом с цехом один за другим рвутся тяжелые снаряды. Микита замолкает, прислушивается к разрывам, от которых вздрагивает стоящий над нашей шахтой танк, говорит:
— Калибр сто пятьдесят, — и продолжает свой рассказ:
— Процедура мени знакомая, но погорячился и банку перепутал. Дядька чует, як будто сосной запахло, кажет: «А ну, что за промывание?» — и носом над банкой шмыг. А я в тот момент як раз шкапу пид ритницей мазнул. Дядька вскрикнул: «шкипидар!» и тут же на землю повалился — шкапа его лягнула и ногу перебила. Не стерпела шкипидару, бисова шкапа! Як подпрыгнула, хвост трубой и с места галопом — ниякие изгороди задержать не могли, пока в луже не поскользнулась.
Обессилев от смеха, люди валятся друг на друга. Механик-водитель Нико Барташвили кричит:
— Что такое шкапа? Это слово не понимаю, объясни, пожалуйста.
Микита объясняет:
— Шкапа — це главная фигура крестьянского хозяйства в доколхозный период, одна лошадиная сила. Як та шкапа утонула в луже, я взял прямой курс на механизацию… Да, — вздыхает он вдруг. — Механизация, а вот по радио читали статью якого-то письменника об уличном бое, так цей письменник представляет себе уличный бой, як Александр Невский.
Микита возмущался тем, что автор этой статьи рекомендует использовать в уличных боях камни и кирпичи, а о танках ничего не говорит.
Ночью из осиповского полка сообщили, что Никитин с двумя танками своего взвода остался в тылу противника. Минут через сорок после получения этого известия я примчался на мотоцикле к развилке железных дорог восточнее Корсунцы — на наблюдательный пункт Осипова.
Полковника не было тут. Он еще днем уехал на командный пункт начальника сектора, а оттуда его вызвал к себе контр-адмирал. В темной норе блиндажа, вырытого в железнодорожной насыпи, сидели комиссар и начальник штаба. Между ними стоял фонарь «летучая мышь». Оба были взволнованы, без конца пили воду. хотя ночь была холодная, лил проливной дождь. Митраков в отчаянии ругал и себя, и начальника штаба, а тот только вздыхал и поддакивал.
Вот, что они рассказали мне. Часа три назад, уже в темноте, гитлеровцы без артподготовки пошли в атаку и вновь захватили только что отбитый моряками совхоз Ильичевку. Воспользовавшись тем, что моряки клином врезались в их оборону, гитлеровцы ударили справа, прорвались в кукурузу и с тылу обрушились на батальон в то время, когда тот отбивал атаку с фронта. Завязался рукопашный бой. Моряки засели в домах. Гитлеровцы стали подтягивать батальонные орудия. Тут и появился Никитин со своим взводом танков. До этого он поддерживал 2-й морской полк, командир которого и послал его на помощь Осиповцам, услыхав о свалке, происходящей на их участке. За Никитиным в поселок совхоза ворвался Митраков с резервом, но дальше первых домиков он не смог пробиться. Под прикрытием танков все осажденные в домах моряки отошли к резерву, а потом вместе с ним — дальше, за железную дорогу. Танки же застряли.
— Две машины дерутся в окружении, а третья, прикрывавшая отход, подбита за дорогой, ремонтируется, — сказал в заключение Митраков.
Он спросил меня, на сколько часов хватит им пулеметного боезапаса.
— С растяжкой на три-четыре часа, — ответил я.
— Значит, уже на исходе. Ну, что ж, сейчас будем выручать.
В штаб сектора Митраков не доносил о происшедшем. Он надеялся до возвращения Осипова восстановить положение. Для этого он пошел на большой риск, решив снять две роты с участка соседнего батальона.
Мне дали провожатого, и я пошел с ним к подбитой машине. По дороге прислушивался к стрельбе в совхозе. Часто раздавались взрывы гранат, а за ними следовали, как по вызову, короткие, торопливые очереди танкового пулемета, пушечные выстрелы. Волновало то, что слышна была стрельба только одного танкового пулемета. Я думал, что вторая машина уже погибла, что, может быть, и Никитина уже нет в живых, что сейчас кончатся запасы и погибнут все, не дождавшись помощи.
Вот и подбитый танк. Вокруг него в ливне хлещущего дождя глухая возня. Кругом моряки, это — подразделения, уже подоспевшие к предстоящей контратаке. В танке поврежден стартер, разбита гусеница. Первое повреждение уже устранено. Правда, в машине нет света но завести мотор можно — провод соединен со стартером напрямую. Скоро и гусеница будет готова. Моя помощь не требовалась.
Тьма такая, что боишься руку поднять, как бы не выколоть пальцем кому-нибудь глаза.
— А, это вы, танкист! — говорит кто-то высокий, наклоняясь ко мне.
Лейтенант Жариков! Я не видел Жарикова с того дня, когда Осипов хотел его расстрелять. Теперь Жариков опять командует пулеметным взводом.
Он накинул мне на голову полу своей плащ-палатки и усадил рядом с собой под танком на сноп кукурузы. Мы прижались к другому такому же снопу, поставленному у облепленных грязью катков, и Жариков стал вздыхать о линкоре «Парижская Коммуна», на котором он служил до войны. Еще в мирное время его списали с линкора на береговую оборону.
— За горячий характер, — сказал он мне. — И теперь на сухопутье опять страдаю из-за характера.
— Вот и у Каткова был горячий характер, — сказал я, вспомнив безумную атаку моряков, Жариков с восхищением заговорил об этой атаке:
— Красота — на грузовиках по чистому полю! Этого, брат, вовек не забудут люди.
Подошел Митраков и велел начинать.
Тьма вокруг нас зашевелилась, под шопот команд моряки поползли через полотно железной дороги. Танк был уже исправлен, но остался на месте. Чтобы не нарушить тишину, решили не заводить его до тех пор, пока моряки не откроют огонь.
