— Ставьте танки впритирку к хатам. Сейчас позавтракаем, — сказал он, торопливо, по-приятельски, как старым знакомым, пожимая всем нам руки.

Микита обратился к нему, показывая на огородные грядки:

— Товарищ комиссар, як же так: вы кажете впритирку, а тут красненькие?

По тому, как густо краснели на зеленых стеблях омытые утренней росой помидоры, видно было, что их давно не собирали. На фоне белесой, не то солончаковой, не то известковой пыли, они заманчиво блестели.

— Помидоры? — переспросил Митраков.

— Ну да! Подавим их!

— Ну и старшина — люди гибнут, а он помидоры жалеет! — удивился Митраков.

— Не потому, товарищ комиссар, — сказал Микита, уже с аппетитным причмоком жуя помидор. — А зачем давить напрасно. Зимой на каждую помидорину будем молиться.

— Верно! Портить в самом деле не стоит, — согласился Митраков и приказал поставить танки дальше. — Старшина прав, надо готовиться к зиме, солку организовать, — сказал он мне, входя в хату

Яков Иванович, сидя за столом, спал, опираясь запрокинутой головой о стену, и сладко высвистывал во сне. Рядом стоял моряк, тоскливо посматривая то на поданные на стол миски с борщом, то на полковника.

— О, Яков Иванович изображает сводный флотский оркестр. Симфония! — пошутил Митраков и, подняв палец, предупредил «тсс, не разбудите…» А у вас что за выражение такое, точно вы ребус разгадываете? — насмешливо спросил он стоявшего у стола ординарца.

— Мысль в тупик зашла, товарищ комиссар, — бойко ответил тот и стал докладывать, что полковник велел, как только приедет комиссар, подать завтрак и чтобы на столе все кипело, как на плите, и что вот он все выставил на стол, потому что комиссар приехал, а полковник так сладко спит, что будить его жалко — он неделю глаз не смыкал, а ведь немолодой же.

— Пусть полчасика поспит. Приберите на плиту, — приказал Митраков.

— Отставить! — прогремел Яков Иванович, внезапно прервав храп. Он потер рукой затекшую шею и с укором сказал ординарцу:

— Службу плохо знаете! Нюни распускаете не по-флотски! Когда приказал, тогда и надо будить, — и, повернув голову к Митракову, засмеялся: — Тоже мне, няня!

Он пригласил нас к столу. В это время в хату вошел Костяхин.

— О, и Сеня здесь! — радостно воскликнул Яков Иванович, еще до войны хорошо знавший Костяхина. — Все танковое начальство слетелось к морякам! В чем дело?

Костяхин объяснил, что в штабе очень озабочены положением на участке полка и поэтому он приехал проверить, все ли танки дошли до места назначения.

Якову Ивановичу что-то тут явно не понравилось. Лицо его сразу стало каменным.

— Беспокоиться надо было раньше. Больных лечат, когда только заболеют, а мне присылают помощь, когда я уже сдал Ильичевку.

Ординарец зазвенел рюмками. Полковник, повернувшись в его сторону, кивнул на рюмки и спросил строго:

— Это кому?

— Гостям! — растерянно ответил ординарец.

— Убрать, — приказал Яков Иванович и, посмотрев на Митракова, добавил: — С воспитанием у него слабовато, чуть что, так и водку на стол… Другое дело после боя, тут для успокоения души рюмка необходима.

— Золотой закон! — сказал Костяхин.

Яков Иванович хитро подмигнул в нашу сторону.

— Это я между прочим, чтобы гости не обиделись.

После завтрака полковник поехал на свой НП и как сказал он, «морской пейзаж на суше». НП был уже на новом месте, восточнее Корсунцы, у развилки железных дорог, под насыпью дороги, идущей на Одессу. За веткой, отходящей вправо, к морю, — длинное, километра на два кукурузное поле. Ширина его около полкилометра. Оно тянется вдоль основной железной дороги, за ним — агротехнические посадки, а дальше — силосные башни совхоза Ильичевка. По окраинам совхоза — противник, а в посадках — батальон майора Жука. Между нашими окопами и вражескими нет и сотни метров, моряки гранатами отбиваются.

— А это — коммуникации, охраняются на всю длину, — сказал Осипов, показывая нам на длинное кукурузное поле. Он привез нас сюда явно только для того, чтобы показать это поле. Двухкилометровая полоса кукурузы — единственная связь с полуокруженным батальоном. Противник бьет по этой полосе заградительным огнем, атакует справа и слева, иногда группы автоматчиков прорываются в кукурузу, но их быстро вылавливают. И без объяснений Осипова видно, что обстановка крайне рискованная и что вернуть потерянный совхоз очень трудно.

Однако свои объяснения, направленные именно к этому, Яков Иванович неожиданно закончил уверением, что в штабе могут не сомневаться — противник будет выбит из совхоза.

— Передайте, чтоб не волновались за нас, — сказал он.

Костяхин решил, что Якова Ивановича обидело его заявление о том, что в штабе встревожены положением на участке полка. Наш комиссар заметно покраснел — это с ним нередко бывает — и сказал, что в штабе на полк Осипова надеются больше, чем на кого-либо. Яков Иванович рассмеялся и, хлопнув Костяхина по плечу, воскликнул:

— Пойми, Сеня, одного прошу — не отбирайте танки! А то что получается: своих моряков послал учиться на танкистов, лучших людей дал вам, а вы пришлете мне взвод на одну атаку и сейчас же назад забираете, хотя на танках мои экипажи… Сам видишь, что нельзя мне на таком широком фронте обороняться без подвижного резерва. Разве они бы взяли Ильичевку, если бы я вчера имел этот взвод! Будь другом, прошу — прикрепи его навечно к полку.

Костяхин покачал головой:

— Ничего не выйдет, Яков Иванович. Нельзя армии оставаться без резерва.

Осипов долго в задумчивости грыз свой мундштук, а потом заявил:

— Даю два трактора ЧТЗ-65, покройте их бронею и поставьте по пулемету. Хоть какие-нибудь да будут танки! Костяхин спросил у меня, что я думаю об этом предложении полковника. Я сказал, что такие танки будут иметь скорость пешехода и сомнительно, чтобы они могли принести пользу в бою.

— А эти вот, пожалуй, подойдут, — сказал Костяхин спустя несколько минут, когда позади нас зарокотали моторы «комсомольцев» — артиллерийских тягачей СТЗ-НАТИ.

— Но таких у меня ни одного нет! — вздохнул Осипов и вдруг, схватив меня за плечо, воскликнул: — Тьфу, ты, чорт беспалатный! Идея! Я им ЧТЗ отдам, а они мне тягачи. Попрошу контр-адмирала, он прикажет артиллеристам обменяться со мной, а вы только броню поставьте.

На обратном пути в город Костяхин молчал, часто с озабоченным видом протирал очки, прищурившись смотрел куда-то вдаль.

У штаба, вылезая из машины, он велел мне сегодня же осмотреть тягач, произвести все расчеты и вечером доложить.

— Все-таки будем иметь танковый батальон, — сказал он на прощанье.

Мечта о танковом батальоне всем нам не дает покоя. Беда в том, что пока мы восстанавливаем, скажем, двенадцатый танк, одиннадцатый возвращается на завод подбитый и его снова надо восстанавливать. Некоторые танки уже трижды восстанавливались на заводе.

С первых дней штурма город обстреливается артиллерией, но до сих пор огонь был бесприцельный, теперь же наблюдатели противника появились на Чебановских и Дофиновских высотах, откуда значительная часть города, особенно порт, как на ладони.

Прицельный огонь вражеской артиллерии по порту вынудил командующего отдать приказ о взрыве Воронцовского маяка. Стоя у ворот порта, он служил врагу прекрасным ориентиром, но говорят, не один черноморец заплакал горькими слезами, когда саперы взорвали этот маяк.

По порту бьет не меньше дивизиона. Ночью порт непрерывно обстреливается методическим огнем. Артобстрел по портовым воротам сменяется артобстрелом по причалам. Наши транспорты уже приноровились к этой очередности. Переждав налет по портовым воротам, суда быстро проскальзывают в них. Следующий налет обычно бушует сзади, далеко за кормой.

Из окон штаба мы без труда различаем в бинокли разрывы наших снарядов на Дофиновских высотах. Вполне понятно, что и большое здание штаба не могло не привлечь внимания артнаблюдателей противника. Угол дома уже разбит снарядом. Теперь, приезжая в свой отдел, я нередко застаю всех его работников в щелях, вырытых в институтском садике.