Генерал, не отрывая бинокля от пенсне, шел вперед, углублялся в сорго, брал то влево, то вправо — очевидно, искал бугорок повыше.

— Резерв в контратаку! — сказал он и, окинув нас веселым взглядом, крикнул: — Комбат, весь батальон в контратаку, занять высоту!

Я кинулся к танкам, и минуту спустя мы неслись с резервом связистов, усевшихся десантом на танки, к высотке, под которой оборонялся взвод Кудрявцева.

Вот и редкий виноградник, — вывороченные с корнями лозы, разметанная снарядами земля. Никто не поднимается нам навстречу. Из под земли, выброшенной из недр на поверхность, в одном месте торчит винтовка, в другом — нога.

Мы соскакиваем с танков. К нам подбегает лейтенант Крылов, за ним бежит весь батальон, растянувшийся длинной цепочкой, в которой, как толстые узлы, выделяются кучи бойцов, помогающих артиллеристам катить орудия. Впереди в поле видимости никого нет. Противник уже скрылся за высотой.

— Где же взвод? — спрашивает задыхающийся от бега Крылов. — Он оглядывается кругом.

Мимо нас проносится «пикап». С подножки соскакивает генерал. Он шагает от одной группы воронок к другой. Мы тоже идем за генералом. На земле между воронками лежит несколько убитых бойцов.

Из-за уцелевших кустов вдруг донесся тихий стон. Мы кинулись туда и в маленьком полуобвалившемся окопчике увидели красноармейца с забинтованными глазами. Он перевязывал товарища, лежавшего ничком, пытался просунуть под его грудь бинт и стонал, то ли от боли, то ли от досады, что не в силах перевернуть раненого. Когда мы подбежали к окопу, он со злобным выкриком схватился за автомат.

— Свои, дружочек, — сказал ординарец генерала, отводя автомат.

Красноармеец провел рукой по окровавленному лицу, видимо, хотел сдвинуть повязку с глаз, но сейчас же отдернул руку, и рот его искривился в замершем крике. Другой раненый, с размотанным по спине бинтом, лежал неподвижно. Капитан Петрашов повернул его лицом вверх. Это был младший лейтенант Кудрявцев. Красноармеец перевязывал уже мертвого.

Все сняли фуражки и молча стояли над окопом. Мимо нас артиллеристы лейтенанта Бойко, надрываясь, тащили на высоту пушку.

— Что… что это такое? — закричал генерал, оглянувшись на комбата.

Крылов растерянно, непонимающе смотрел на генерала, взволнованно повторявшего: «Что… что это такое?» Наконец, лейтенант понял, что генерал спрашивает, зачем тащат сюда артиллерию, и стал смущенно докладывать, что приданная ему батарея сопровождает батальон. Не слушая его, генерал шагнул к артиллеристам, катившим пушку.

Один из артиллеристов, вероятно, не знавший, кто такой стоит перед ним в простой защитной фуражке с генеральской кокардой и большими защитного цвета звездами, пришитыми прямо к воротнику гимнастерки, озадаченно посмотрел на генерала и озорно закричал:

— Курс на Берлин, товарищ командир!

— Прекратить сопровождение! — приказал генерал подбежавшему к нему Бойко. В гневе контуженная голова его сильно задергалась.

Навстречу батарее Бойко несколько человек, тоже вручную, тянули орудия, рядом с ними шли бойцы, несшие и поддерживающие раненых. Их было около взвода, все черные, словно обгоревшие. Они скатывали под гору, притормаживая, три вражеские пушки.

Это были бойцы той роты, которая сражалась в окружении. При виде вражеских пушек все стало ясно: вот почему рота контратаковала в сторону — она пошла на батарею.

— Кто командовал ротой? — спросил генерал.

К нему подбежал молодой боец с ручным пулеметом.

— Красноармеец Полунин, — доложил он хриплым голосом.

Позади нас кто-то вскрикнул:

— Дружок! Это ты…

Из окопа, цепляясь руками за рыхлую землю, пытался выползти красноармеец с перевязанными глазами. Когда же мы подбежали к нему, он был уже мертв, лежал ничком, так же как и его командир Кудрявцев.

— Комсорг, — сказал мне капитан Петрашов. — Эх, не увидел своего дружка… Все они были дружки, члены бюро комсомольской организации, — добавил он, показывая глазами на двух мертвых и на того молодого, с пулеметом, которому генерал пожимал руку.

— Заслужили славу Чапаева, все заслужили, — сказал генерал и велел Крылову немедленно отводить батальон на свой рубеж.

Судьба улыбнулась нам. У проходной завода меня поджидал Микита.

Лицо у него было необычайно веселое.

— Вагон моторов М-17 прислали, — таинственно сказал он мне на ухо и прыснул со смеха.

Я ничего не понял.

— Откуда, кто прислал?

— Румыны. Вагон танковых моторов. Новенькие, с капитального ремонта.

В составе эшелона, вытащенного нами из Карпово, оказался вагон с танковыми моторами. Видимо, этот вагон шел в адрес какого-то полевого склада и не дошел до него — попал к противнику.

— Пальцем не тронули, в целости вернули! — восхищался Микита.

Все моторы под пломбами! Мне кажется, что это — сказка. Значит, можно не возиться больше с ремонтом старых, отслуживших свой срок моторов. Надо восстанавливать только корпуса. Теперь мы быстро можем дать еще шесть-семь танков.

Только что под впечатлением боя чапаевцев мне казалось, что поздно уже сейчас делать танки, надо всем итти и драться так, как дерутся чапаевцы, как дерутся осиповцы. Теперь у меня совсем другое настроение; ведь наша мечта о танковом батальоне уже реальна.

Даже Микита не просится больше в экипаж. Все почувствовали, что в цеху можно сделать для обороны города не меньше, чем на переднем крае.

А тут еще к нам на завод приехал осиповский комиссар Митраков и с порога заявил мне:

— Спасай Ламзина. Со всем батальоном дерется в окружении. Пожалей матросов — рвутся выручать Ламзина, полягут все под немецкими пулеметами. Яков Иванович просит помочь одним взводом. Только одним взводом.

— У командующего были? — спросил его Костяхин, с ночи не выходивший с завода.

— Был, — безнадежным тоном проговорил Митраков. — Ответил, что ни одного танка в резерве нет. Член Военного Совета направил меня на завод, посоветовал обратиться к рабочим, чтобы сделали вне плана.

Костяхин, усмехнувшись, сказал:

— Все, что делается тут, делается вне плана.

Но он согласился, что помочь осиповцам надо. Мы еще раз подсчитали свои возможности и объявили Митракову, что к утру завтрашнего дня постараемся дать три танка, только вот придется использовать старую изношенную, изъеденную маслом и бензином электропроводку, так что танки будут не очень надежны.

— Лишь бы стреляли и как-нибудь передвигались с места на место, — сказал Митраков и помчался на машине обратно в полк.

К вечеру прикатил на полуторке моряк, привез нам бочонок вина. В записке за несколькими десятками подписей моряки писали: «Краснофлотцы, командиры и политработники полка постановили отказаться от своей обеденной порции вина и послать ее вам для подкрепления сил, так как вы работаете до полного изнеможения и можете свалиться с ног, а мы считаем, что вполне можем обойтись и без вина. Мы не на море, да и погода нехолодная. Желаем здоровья и успеха. Ждем к утру ваши танки к себе в гости».

Трудно было в этот день отлучиться из танкового цеха, но и трудно было удержаться от поездки на полигон, на огневое испытание первой минометной батареи, сделанной на нашем заводе людьми, неделю назад не имевшими никакого представления о минометах.

Еще не закончена была сборка всех минометов батареи, а в заводоуправлении уже толпились представители армии и флота, приехавшие на завод, чтобы забрать минометы и везти их на полигон. Когда начальник минометного цеха, вбежав в кабинет директора, взволнованно объявил: «Готово!» — я машинально вместе со всеми заторопился и вскочил на нагруженную минометами машину.

И вот батарея на полигоне — шесть минометов поставлены в линию и рядом с ними — старый, боевой, служивший заводу шаблоном. Мы отходим назад, в окоп, ждем команды неторопливого артиллерийского полковника. Какой-то командир, приехавший с переднего края, чтобы после испытания забрать эти минометы к себе в часть, ворчит на полковника-артиллериста за то, что тот тянет, заставляет минометчиков по нескольку раз проверять, поставлены ли прицелы по-контрольному, не стоит ли плита на камне и тому подобное. Этому командиру так не терпелось получить минометы, что он готов был забрать их без испытания.