Мы с манн-ви заговорили одновременно — и неприязненно уставились друг на дружку. Кажется, о спокойной жизни в обители я могла забыть — а Марк еще и снова меня проигнорировал:

— Таково мое желание. Как только Мигель покинет Алдеан и попрощается со мной, я намажу веки маслом.

Все трое невольно покосились на жаровни по бокам от ворот. Ароматный тимьяновый дым продолжал валить вертикально вверх, подтверждая правдивость слов Марка и искренность его намерений. Тогда манн-ви задумчиво кивнула и велела ждать ее у ворот, пообещав вернуться с Мигелем.

— Ты с ума сошел, — ослабевшим голосом повторила я, когда мы остались вдвоем.

— То есть, когда ты добровольно жертвуешь пятью месяцами свободной жизни, это нормально, а когда я хочу выручить брата — так это я свихнулся? — криво усмехнулся талбот. — Или ты надеялась, я не соображу, что не смогу ступить на земли Алдеана без дозволения покровителя?

Я заметно смутилась, и Марк с усталым смешком покачал головой:

— Хорошего же ты обо мне мнения.

— Хорошего, — подтвердила я. — Именно поэтому и хочу, чтобы…

— А я хочу, чтобы ты не пыталась решать за меня, — перебил Марк. — Я знаю, что делаю, Лави.

— Хотелось бы верить, — пробормотала я и обреченно прикрыла глаза.

Старший Ар-Нарилль на брата с сестрой не был похож ни капли. Если Марк и Памела вызывали стойкое желание немедленно схватиться за нежную полупрозрачную акварель, то при взгляде на Мигеля я невольно вспомнила, что где-то под кроватью еще должна пылиться старая коробка сангины. Он был словно создан для монохрома: плотное телосложение, бронзовый загар, рыжевато-каштановые волосы, темные глаза — и при этом такие резкие, немного грубоватые черты, что не требовалось никакого цвета, чтобы подчеркнуть их выразительность.

Выразительности ему вообще было не занимать: еще издалека Мигель принялся излагать концепцию перерождения неподготовленного мозгового вещества при длительном контакте с морским воздухом, которым Марк, несомненно, передышал. Я не могла с ним не согласиться, но, заметив, наконец, рядом с младшим братцем женщину, Мигель поспешно заткнулся, чуть помялся, словно вспоминания нужные слова, и переформулировал суть своих претензий:

— Ты что творишь?!

— Работаю, — невозмутимо отозвался Марк.

Кажется, такой обмен любезностями у семейства Ар-Нарилль был в ходу. Оставалось только надеяться, что исключительно среди мужской половины семейства, потому как даже я, несмотря на регулярные беседы с теневыми и работягами из доков, все равно волей-неволей пополнила словарный запас.

— Герцогиня в курсе, и ты сейчас нужен ей на воле, — не дожидаясь продолжения расспросов, сообщил Марк и вручил Мигелю внушительную папку. — Почитай на досуге.

Старший Ар-Нарилль мгновенно заткнул фонтан возражений и открыл папку.

Я не видела, что он там прочел, но спустя полминуты напряженной тишины Мигель поднял голову, задумчиво изучил меня пронизывающим, как у всех инициированных манн-ви, взглядом и деловито протянул руку:

— Значит, та самая Лави Ар-Фалль…

Я ответила на рукопожатие, уже ничему не удивляясь. Если в обители есть телефон, почему бы не быть газетам? Чем-то же манн-ви занимают свой досуг — помимо папок, переданных с воли в критический момент.

— Та самая, — с непередаваемым сарказмом подтвердил Марк, не дав мне и слова вставить. — И, как ты уже догадался, мы очень спешим под сень монастыря.

Кажется, его еще здорово подмывало сообщить, что будущий король обещал лично оборвать все протянутые ко мне руки, но Марк стоически сдержался, стремясь сократить объяснения и прощание. Мигель же, как специально, не торопился выпускать мою ладонь, неприятным взглядом рассматривая что-то над моим левым ухом. Этой же непонятной точке он и кивнул:

— Я вернусь к вечеру и заменю Марка. Постарайся вытащить этого оболтуса из-под Холмов до полуночи, ладно?

Напрашивающееся обещание вытащить оттуда обоих оболтусов попадало под уголовную статью об оскорблении королевского достоинства, так что я ограничилась таким же коротким кивком.

А тимьяновое масло на веках оказалось той еще гадостью. Оно мгновенно заволокло глаза жирной пленкой, и я никак не могла проморгаться — не говоря уже о том, чтобы что-то видеть. Зато когда наконец получилось сфокусировать взгляд…

Пропала узкая тропинка между и ласточкины гнезда обитаемых пещер. Вверх, к святилищу, вели широкие ступени из прохладного мрамора; темные скалы сменились ровными стенами с белоснежной лепниной, в распахнутых окнах виднелся близкий прибой, да морской бриз развевал полупрозрачные занавеси, такие тонкие и невесомые — словно сплетенные из восторженного вздоха…

Только Мигель, шагнувший за ворота, оказался одет в горелые лохмотья.

— До полуночи, — твердо сказал он. — Больше времени у вас не будет.

Марк, позабыв о моем присутствии, подробно обрисовал, что возлюбленный старший брат может сделать со временем и ценными указаниями. И потер глаза — то ли не верил им, то ли собирался разреветься. А я, наконец, сообразила, почему Таби не испытывала никаких проблем с тем, чтобы спрятать детей.

Мы напрасно собирались искать вход под Холмы в морских пещерах. Он располагался сразу за воротами монастыря.

— Допустим, — сам себе сказал Марк и встряхнулся. — Что дальше?

Манн-ви, охранявшая ворота, словно соткалась из воздуха. Здесь, на земле своего покровителя, она будто светилась изнутри — только вот не счастьем и силой. На мгновение мне показалось, что в пустой человеческой оболочке кто-то развел костер — а отблески пламени сверкают сквозь распахнутые глаза и прорываются между неприятно улыбающихся губ.

— В честь новоприбывших мы всегда устраиваем празднество, — сообщила она, протянув руки — словно собиралась обнять нас обоих. — Вас проводят в свободные покои, чтобы вы отдохнули с дороги. А в полночь приходите к нам, князь будет рад новым лицам в общем танце.

Судя по вытянувшейся физиономии Марка, он тоже кое-что вспомнил о танцах фейри — но смолчал, как и я.

У меня сложилось впечатление, что все окна в святилище, вопреки всякой логике, выходят на залив — словно мы вдруг оказались не в Арвиальской бухте, а на каком-то острове. В выделенных мне покоях даже был свой выход к воде, хотя я была готова поклясться, что у ворот видела море с противоположной стороны.

Проигнорировав провокационно выставленный на самое видное место столик с прохладной водой и фруктами, я выглянула за дверь — и чуть не запрыгнула обратно.

Это турист, ни разу не видевший зимних штормов, может обрадоваться белоснежным барашкам прибоя, подкатывающимся к самому крыльцу. Коренной арвиалец, увидев волны на входе в дом, склонен хватать все самое ценное и срочно эвакуироваться в сторону Шагреневой аллеи — а то и повыше.

Только вот Алдеан располагался в ущелье в добром полукилометре от залива. Его никогда не трогали даже самые лютые шторма.

Но прибой, в который я, поколебавшись, все-таки шагнула, привычно потерся о босые ноги, как блудный кот — и отступил, чтобы уже через мгновение вернуться. От воды пахло водорослями, йодом и солью, а на крыльцо вынесло битые ракушки и темно-зеленый комок тины.

Сколько же я не ходила к морю?..

Когда разучилась радоваться ему? Куда пропал детский восторг от соленых брызг и солнечных бликов, исчезло умиротворение от мерного покачивания на волнах и перестало захватывать дух от непредсказуемых темных глубин? Я ведь так любила заплывать далеко-далеко, чтобы люди и их проблемы казались далекими и незначительными, — и позволять воде самой нести меня, мягко подталкивать к берегу, баюкать и успокаивать…

— Лави?

Я вздрогнула и остановилась.

Вода вдруг показалась холодной, как после весеннего шторма. Я стояла в ней по колено, замочив штаны, — хотя совершенно не помнила, как шагала вперед. Битые ракушки больно кололи босые ступни, словно прибой еще не успел сточить их до округлых граней.

— Иди сюда, — велел Марк. В строгих интонациях явственно слышались долгие годы воспитания младшей сестренки.