— Раздевайся, — скомандовал я.
Она растерла запястье, алевшее от моей хватки, скривила губы и презрительно спросила:
— Что, Тиффано, сам будешь насиловать? Или дружков позовешь подсобить?
— Раздевайся, — повторил я сквозь зубы. — Не вынуждай меня применить силу.
Она зло рванула на себе ворот, и темное одеяние изломанной птицей скользнуло к ее ногам.
— Рубашку тоже. Живо. И туфли сними. Все снимай. Все, что есть.
— Пошел ты, козлина немощная, извращенец недозуженный!.. — и на меня полилась грязная подзаборная ругань.
Я шагнул к безумице, уклонился от пощечины, заломил руку за спину и через голову стащил с нее рубашку. Толкнул на кровать и снял туфли. Отодвинул носком сапога все в сторону и отпустил шипящую от ярости пленницу. Она шустро уползла в угол кровати и забралась под одеяло. Раньше безумица уже успела бы мне хорошенько врезать, а сейчас настолько ослабела, что делалось жутко, как она вообще еще двигалась. Но не время для жалости.
— Люба! Хриз! Ну хватит! Мне надо тебя осмотреть! Вылазь!..
При попытке ее вытащить, она ударила меня ночным горшком. Голова загудела. Я разозлился окончательно. Уже не церемонясь, схватил безумицу за волосы и выволок из кровати. Прижал к стене, держа за запястья, и внимательно разглядывал, пока она щелкала зубами у моего лица и грозилась откусить нос и другие части тела. Ничего. Ни серег, ни колец, ни цепочки, ни браслета. Абсолютно нагая… жуткие шрамы на животе и спине, которые так меня ужаснули, когда я увидел ее в лазарете после пыток… Но все они были старыми увечьями… А вот этот рубец на бедре… плохо заживший, свежий. Откуда он взялся?
— Откуда? — спросил я вслух, проведя по нему пальцем.
Люба тут же воспользовалась освободившейся рукой и локтем заехала мне по шее. Будь удар посильнее, лежать бы мне уже без чувств. Я развернул ее к себе спиной в удушающем захвате и встряхнул. Она бессильно заскребла мою руку ногтями.
— Откуда шрам? Говори!
Свободной рукой я сильнее провел пальцем по шраму и почувствовал что-то под кожей. Что-то твердое. Какого демона?.. В памяти всплыло, как Лу рассказывала про странности своей госпожи, как та однажды вздумала разрезать себе бедро. Девушка была уверена, что ее госпожа туда что-то зашила… Но для браслета перекатывающая под кожей горошина была слишком мала… И все же там что-то было. И я догадывался, что.
— Идиотка!..
Идиотка беспомощно хватала ртом воздух и что-то мычала.
— Что ты туда зашила? Отвечай! Рубин? Да?
Я чуть ослабил захват, но в ответ лишь услышал еще несколько новых ругательств.
— Ах так? Ладно. Ладно.
Перехватив мерзавку крепче за волосы, я выволок ее на балкон и потащил в кладовую. Там должно было остаться несколько бутылок вина, едва ли мое голодное Любохризище на них позарилось.
Она захлебывалась и булькала винными пузырями, но уже через минуту обмякла. Я подхватил Любу на плечо и понес обратно в спальню, содрогаясь от легкости ее тела. Положил ее на кровать, еще раз внимательно осмотрел. Спящей, она была такой умиротворенной, такой красивой… Мне невольно вспомнились слова отца Георга про то, что чудо-колдовство исцеления на площади могло коснуться и самой Шестой… Оно взрывной волной докатилось даже до меня, исцелив пыточные увечья, но не задело ту, кто его породил. Шрамы никуда не делись. Ложбинка на груди сияла девственной белизной, такой пугающе пустой без символа…
Я стукнул по каминной решетке и крикнул в дымоход:
— Спирька! Зови сюда воеводу с вардовым лекарем!..
— Чего случилось-то, фрон? — крикнул он мне в ответ.
— Резать нашу пленницу будем!..
Воевода явился с испуганным видом, за ним шел невозмутимый Збышек, типичный знойный южанин, которого непонятно каким ветром занесло в вард Дюргера и прибило на долгие годы верной службы.
— Резать? — недоверчиво переспросил воевода, поглядывая на прикрытую простыней безумицу. — Как можно ж, фрон? Живую ж… Пошто так издеваться? Иль чего не сказала вам? Выпытать хотите?
Я ничего ему не ответил, мрачно почесывая царапины на руке. Вид у меня наверное был красноречивый, как и валяющаяся горка одежды у кровати, разбитый ночной горшок, перевернутый стул…
— Да ничего такого не было! — не выдержал я осуждающе-печального взгляда воеводы. — Эта мерзавка зашила себе в бедро какую-то гадость. Давайте, Збышек, вскрывайте.
Немногословный лекарь откинул простыню, склонился над безумицей, пощупал пальцами шрам, нахмурился.
— Да, — коротко подтвердил он. — Да.
Под нашими внимательными взглядами он обработал кожу, сделал короткий разрез и извлек… рубин. Маленький камушек вспыхнул алым светом в солнечных лучах, больно резанув по глазам. Воевода удивленно крякнул и хотел было взять рубин, чтобы посмотреть поближе, но я резко одернул его.
— Нельзя! Это колдовская дрянь! В шкатулку его. Унести прочь и спрятать в подвалах. Подальше.
Выкинуть камень я не рискнул. Вдруг время отобрано безвозвратно…
В спальне царил полный беспорядок, как и в остальных комнатах. Особенно пострадала библиотека. Очевидно, оказавшись взаперти, безумица сильно лютовала и вымещала злость именно там, в книжном царстве, которое было мне так дорого. А еще за эти две недели Люба даже не потрудилась хоть немного прибрать за собой. Пользуясь тем, что пленница спит пьяным сном, воевода прислал Спирьку, который шустро навел порядок в комнатах и пополнил запасы в кладовой. Я же, обойдя владения и на всякий случай обыскав их на предмет заначек с крыльями, веревочными лестницами, отмычками или даже взрывчаткой, вернулся в спальню. Сидя в кресле напротив постели Любы, я ждал ее пробуждения. Если извлечение рубина не поможет, надо будет искать причину колдовства в душе безумицы. Внешнее воздействие исключалось, рядом с ней в замке никого не было. А если ее безумие пожирало самое себя? Но нет, нездоровый аппетит появился у Любы еще в бытность ее Хриз… Да что там гадать, я был уверен, что он появился после смерти часовщика. Поняла ли она, что с ней происходит? Очевидно, да, раз начала жрать не в себя. Но почему? Почему, демон раздери, она не вытащила рубин? И зачем вообще зашила его в бедро! Мотивы ее поступков не укладывались у меня в голове. Надо ждать. Ждать и взвешивать. Смотреть на ее тень. Как там говорил часовщик? Время бежит, обгоняя свет? Я откинул голову на спинку кресла и устало прикрыл глаза, отгоняя жуткую мысль о том, что Шестая могла начать перерождаться… Это невозможно, потому что Шестая мертва. А в кровати спит Люба. Спит и храпит на всю комнату.
Свет луны заливал пространство молочной дымкой, в которой очертания предметов почему-то казались еще объемнее и резче. Я завороженно любовался ночным небом, поэтому не сразу заметил, что Люба давно открыла глаза и смотрит на меня. Ее глаза были пугающе светлыми, как будто сотканными из лунного света.
— Проснулась? — спросил я. — Зачем ты зашила рубин себе в бедро? И что это за камень? Откуда он? Из обручального кольца Ежении?
Она молчала, лишь сверлила меня взглядом со странным выражением лица, натянув одеяло до подбородка.
— Я выкинул его.
Вот теперь выражение сделалось вполне определенным: бешенство пополам с беспомощностью.
— Это он крал твое время, но я избавил тебя от колдовства. Больше не думай об этом, Люба. Ты никуда не исчезнешь и не улетишь.
Я подождал немного, но ответа не последовало.
— Знаешь, если ты так и будешь молчать, то я уйду. И ты не узнаешь последних новостей о своем брате.
Люба выпрямилась на кровати и села, намеренно уронив край одеяла и обнажив полную грудь. Хм… Теперь она собралась меня соблазнять? Мило…
— Прикройся, — поморщился я. — Если ты еще не поняла, я не собираюсь тебя домогаться.
Ответом мне стала недоверчиво вздернутая бровь и выставленное из-под одеяла молочно-белое колено. Очень выразительно. И соблазнительно. Вот демон. Я перевел взгляд на носок своего сапога.
