Встреча 42-го года Тот вечер, как памяти сколом, зажегся, звездою стоит!.. Мы вымели, вымыли школу, раздвинули парты, столы. Собрали солдатские каски, указки штыков и мотки бикфордовых молний… И классы откликнулись вновь на звонки. Подарки панфиловцев-шефов, – я «раковой шейкой» хрустел… Нас всех, пламенея на шее, огонь красных галстуков грел. Оттаяла елка капелью, приблизился сценки овал… Мы пели, пели, мы пели, мы в стынь выдыхали слова: «Я встретился с ним под Одессой родной, когда в бой пошла наша рота. Он шел впереди, автомат на груди. Моряк Черноморского флота. …Тринадцать ранений хирург насчитал, две пули засели глубоко; в бреду черноморец-моряк напевал: «Раскинулось море широко…» А после тихонько меня он спросил: «Быть может, заедешь в Ахтырку? Жене передай мой прощальный привет, а сыну отдай бескозырку…» Мы пели. И каждою жилкой желанье – как пламя свечи: пилотку иль бескозырку от павших отцов получить! Мне грудь обжигала и нёбо под новый год та песня!.. Нас так было много – солдатских детей и сирот!.. Нас меньше уже остается – заморышей страшной войны, та песня теперь не поется, те годы – удалены. Погодки и одногодки на икры натруженных ног накручивают, как обмотки, неровные версты дорог. Но память нас вновь оглушает, когда, как надежный оплот, вернувшись домой, возвращают теперь сыновья нам тепло. Мы пели, в полях Подмосковья Победы услышав шаги, – и клич ее в свисте осколков стальной сталинградской пурги. 1981, декабрь – 1986, май Суд
Отгородили их веревкой в фабричном клубе и потом детей солдатских за морковку судили выездным судом. Ее набегом, с голодухи надергали, за что уже по здоровенной оплеухе досталось им от сторожей. Сосед по парте мой, дистрофик, дрожал, как тонкий стебелёк. Глядели судьи гневно, строго, непримиримо – будет срок. Но – у одних я видел слезы, а у других во взгляде – боль… Шли чередом своим допросы, изобличал всех факт любой. Ломались, как тростинки, судьбы, слезинки падали из глаз: «Простите, пощадите, судьи, нас в первый и в последний раз». Стояли, за руки все взявшись… Не всех простили. И во тьму двух сверстников моих дрожавших и бледных увели в тюрьму. Я шел и плакал по ребятам. Да в чем же их была вина? И после понял: виновата была во всем одна война. 1967 «Я приду к тебе лугом и клевером…» Я приду к тебе лугом и клевером, воздух твой прозрачен и чист, – разболелся я и расклеился, излечи меня, лес, излечи! Вдоль опушки веселое солнце начинает свой ранний обход, и в халатиках, из-за сосен, выбегают березки вперед. Мне брусника и земляника витаминов полезней любых, и проходит вся боль моя мигом от таблеток орехов лесных. Не спешу, надо мною не каплет, не боюсь на полянке простыть, лучше снадобий всяких и капель капли стылой молочной росы. Подпалило закатом верхушки, спать у леса ложусь на виду и взамен кислородной подушки я охапку сена кладу. И меня в притихшую полночь убаюкают сладко ручьи… Я тебе доверяюсь полностью, излечи меня, лес, излечи! 1968 Опалиха Я поднимаюсь с восходом опаловым, бросаю в рюкзак консервы и спички и уезжаю в родную Опалиху под голосистый напев электрички. …Невеста моя зеленоволосая! Нам хватит с тобой тишины на двоих. С зарей на рогах пугливые лоси шаги мои слушают в чащах твоих. Отец по твоим полянам, пригоркам с косою шагал, седой от росы, – и горько ты плачешь осинами горькими и утираешься мохом трясин. Глаза бочагов твоих грустными думами тогда заволакиваются на миг, и скорбно пустыми глазницами-дуплами деревья умолкшие смотрят на мир. Им – вечная память! А нам – годы долгие! Загадку жизни зелень таит. Уйду и я тропинками колкими, умывшись зеленым дождем твоим. Уйду… А сегодня – сочными ядрами орехов спелых хрущу окрест. Спасала меня ты грибами и ягодами, когда несла земля наша крест. О память! Теперь – тишина в Подмосковье, лишь струны сосен – как струны арф, да май вскипает пеной морскою, и соком в июле брызжет трава. И, разорвав окружение минное, ты сорвала повязки, бинты… Но на душе, моя родина мирная, опять неспокойно, тревожишься ты. И я тревожусь, родная Опалиха, чтоб зелень волос твоих не опала. Чтобы в глазах твоих бочагов светились звезды, плыла синева чтоб мирно струился дым очагов и прорастали в земле семена. 1964 |
