пылится под ногой,
врезаясь в звезды…
И дело ни в авансе, ни в пивной.
Затягивая намертво узлы,
кралась по коридору ночь-воровка,
висели вы на скрюченной веревке,
как колокола вырванный язык.
Маячил рядом черный человек –
в игре слепой пробившаяся пешка:
в усах змеилась злобная усмешка,
и кровью рдел под сапогами снег.
У сатаны пощады не проси,
бунтуй, поэт,
когда алтарь твой сломан,
и раны исцеляй сыновним словом
измызганной, истасканной Руси!
И слово всуе зря другой певец,
соперник по российскому Парнасу,
сказал в угоду правящему классу –
такой же ожидал его конец.
В такой же комнатенке прогудел
у утробе парового отопленья
внезапный выстрел эхом
в отдаленье –
самообману, слепоте предел.
Нельзя на горло песне наступать –
отмщеньем отзовется в песне
слово –
и грохотом тюремного засова
или выстрелом глухим вернется
вспять!
Кто не платил за жизнь свою оброк
тирану словоблудьем и наветом,
тот остается на Руси поэтом
несет печать высокую –
пророк.
