Поэты До нас из столетья в столетье щемящею болью прожгло: «поэты» и «пистолеты» – рифмуются хорошо. Шипит ядовитою пеной слепая людская молва, захлестывает постепенно поэта ее волна. Сплетаются сплетни, как змеи, ползет шепоточка цепь… К барьеру, к барьеру смелее, смелей своё слово цель! Пусть щёлкают злобно курками, желтея под пулями слов, и ненависть с ядом кураре опять забивают в ствол. Но пусть сквозь барьеры страха твой голос – как времени глас! К барьеру, к барьеру эстрады иди под обстрелом глаз! К барьеру, к барьеру страницы, сужая обстрела кольцо! К барьеру, к барьеру границы – Их ненависти в лицо! …У изголовья – столетья. Как лира, пастуший рожок. «Поэты» и «пистолеты» – рифмуются хорошо. 1966 «Геометрия города…» Геометрия города окружает меня – задыхаюсь от грохота уходящего дня. Опускаюсь по лестницам, поднимаюсь по ним, будто в мир неизвестности я случайно проник. Улиц ломанных линии в два бескрайних ряда, и летящими ливнями над землей провода. Крыш ребристые плоскости и углы кирпичей, перерезали площади биссектрисы лучей. Я иду коридорами выйти в поле молю – геометрия города грудь сдавила мою. Ощущение резкости всех углов и камней… Но частицы железа есть, наверно, во мне. Потому что твой грохот и твой звонкий металл в годы ранние, город, мой характер ковал. Время рушило гордые города в прах и дым – геометрия города вновь росла из руин. Камни ночь оросила, придавив провода, зажигает Россия города, города… И притихли деревни, опустели они – и сквозят в отдаленье одиноко они. Треугольники пашен и лекала дорог… Вышли матери наши на заре за порог. 1966 «Ищу могилу своего отца…» Ищу могилу своего отца. Читаю имена на обелисках подолгу от начала до конца – и не встречаю ни в одном из списков. Трещат цикады в зарослях овса. Ищу могилу своего отца. Здесь 271 могила и 30 238 за нашу землю воинов погибло в ту грозную и огненную осень, когда на Тульщине краснел не листопад – кровоточили раны у солдат. И возле каждой, онемев, стою. Желтеют желуди в траве, как пули, и – новобранцами – дубки в строю, застывшие в почетном карауле. И синевы слепящие мазки окрест качают тихо васильки. Не заживает боль… И, не устав, ждут матери, солдатки и невесты бойцов, погибших безымянно. Стал и мой отец солдатом неизвестным. Последнее письмо: «Вступаем в бой!» И продолженьем этих строчек – боль. Оборвалась его дорога здесь. Теней солдатских изваянья встали, чтоб каждый шаг наш, каждый час и день дорог отцовских продолженьем стали. Стираю слезу с пыльного лица. Ищу могилу своего отца. 1968, г. Венёв (Тульская обл.) «Мальчишки смотрели…»
Мальчишки смотрели на звезды подолгу… И в ночь, когда небо закуталось в дым, звезда за звездой на ремни и погоны под звуки трубы опустились к ним. Прошли опаленные порохом версты по черным болотам, сожженным лесам, – и в чистоте первозданной все звезды мальчишки вернули опять небесам. 1968 Работяга Выпил мужик с устатка, силы отдав без остатка, работая на страну и на свою жену. Из проходной он вышел. Возраст его – угадай?! Всё отдавая, слышал вечно: давай, давай! Черный, худой, курчавый, в ношеном пиджачке, возле «Вин – вод» качаясь, топчется на пятачке. Где она, сила былая, молодость удалая?! Вечно он должен стране, вечно он должен жене. Всем почему-то он должен – только ему не должны. Эхма, пожить бы подольше – на капитал седины. Годы. Какие там годы! Жить бы ему до конца… Но на «заслуженный отдых» дети выносят отца. …Вот ведь – и я работяга: кружит мне голову брага горьких как водка слов – часто себе во зло. Я до зимы уже дóжил, нету покоя мне: всем я остался должен – детям, жене, стране!.. 1983 |
