— Дядь Миш, я в кустики! —

Андрей скрылся среди лопухов. Вот лопух, не мог в городе сходить.

На окраину Пукальпы нас вывезли на джипах. Богом забытый город безуспешно пытался напомнить о себе — за окнами машины так и мелькали католические церквушки. Выход в “зону” был назначен на завтра. Бойня прошла обыденно: тридцать четыре крысюка, двое вожаков; парами, тройками, выходили они, замирали и умирали.

— Аааааиии!!!

Я подвис на секунду, резко развернулся, побежал на звук. Голос Андрюхи, кусты, корни, льнущая к глазам паутина, голодное чавканье берц в жиже лесной подстилки.

— Что случилось!? —

вопрос явно лишний, с ладони парня свисает змейка, он конвульсивно дёргает рукой, пытается сбросить вцепившуюся тварь. Рука моя метнулась было — схватить, оторвать; замерла на полувзмахе, —

Андрюх, успокойся. Слышишь! Больно, терпи! Сделай глубокий вдох! Выыыдох… Помнишь, что нам говорили про змей!?

— П-помню, —

хаотичные рывки прекратились, собранное в гримасу ужаса лицо слегка разгладилось. К месту происшествия подбегали солдаты, их встревоженные лица впитывали картину происходящего, успокаивались. Змея неядовитая? Есть противоядие?

Или же им просто на нас наплевать.

Доктор (?), молодой метис немногим старше Андрюхи, ухмыляясь, отодрал змею, передавил ей шею (?), упаковал мёртвую тварь в кусок ткани, сунул испуганному блондину обратно. На ладонь пациента налеплена влажная салфетка, сверху намотан широкий бинт, тяп-ляп. Пара слов на испанском? или кечуа / аймара, я пока не ловлю на слух; переводчица кивает, говорит, что нужно Андрюху везти в больницу, рукой не двигать.

Едем, не двигаем.

А ведь он в кусты пошёл отлить, как это гадюка ему “туда” не клюнула, ххе.

Ярко-жёлтая, над глазами что-то вроде корон-ресничек. Переводчица названия твари не знает, я трупик сфотографировал, уже в номере вбил в поиск, нашёл! — цепкохвостый Ботрокс Шлегеля. Гадюки кусают и отбегают от жертвы, ждут, пока горемычная погрузится в безысходность бытия и сдохнет; ботрокс вцепляется и не пускает.

— Андрюх, всё будет хорошо, держись! Мы уже подъезжаем, — пытаюсь казаться спокойным, тревожные ноты с боем прорываются в голос.

— Да, дядь Миш, всё… всё нормально, —

парень выглядит подавленно. Больница выглядит… как больница.

Рука Андрюхи опухла и сильно болит, я так думаю, блондин стоически молчит. Солдаты что-то накидали девушке за стойкой регистрации, парня увели, нам переводчица сказала ждать в холле, ушла вслед за пациентом.

Я смотрю на старинные часы; они такие большие… они висят на задней стене, за стойкой, они тикают. Я смотрю на шаманские бубны, на коже видны потёртости, подвязанные колотушки бессильно свисают вниз. Бубны висят рядом с часами, бубны молчат. Бубны не умеют тикать. Предками этой симпатичной метиски-регистратора, что, не поднимая взгляда, печатает… или раскладывает пасьянс? были инки, создатели великой империи. Инков закатали в асфальт алчные до их золота испанские конкистадоры. Асфальта, по слухам, тогда ещё не было, однако же Эрнандо де Сото и его гоп-компанию это не смутило.

Когда я ранее читал / слышал о них, они казались мне чем-то вроде героев Диснея — Мауса Микки, Дака Дональда, вдовца Гуфи и его сына Макса. Такие же, рисованные яркими красками, только там акварель, а здесь кровь.

Переводчицу так забавно расстраивал тот факт, что мы вообще не собираемся посещать национальное достояние Перу — легендарный город Мачу-Пикчу. Во время тура по Лиме Хия несколько раз переспрашивала, советовала обязательно туда съездить; не видя в наших глазах энтузиазма, женщина взмахивала короткими руками, как-то по-куриному причитала, неодобрительно качала головой. Мы бы хотели — скажем, после завершения миссии — но кто нас отпустит? Я бы и в Коста-Рику заглянул… ххе, по пути.

— Всё в порядке, —

блондин лежит на больничной койке, усталый и счастливый, — Доктор сказал, что времени прошло немного, сыворотку он ввёл и анафилактического шока нет.

— Мы за тебя волновались, -

выразила общую мысль Ириска, — Давай, Андрей, поправляйся, — жизнерадостные пальцы ерошат белокурую чёлку, — Не даст тебе портал спать спокойно.

В тот момент немолодую уже, в сущности, женщину особенно хотелось звать Ириской. Её глаза улыбались; лучики ранних морщинок разминали голеностоп, собирались бежать к ушам. Эти морщинки не испортят твоё лицо, нет, нет. Улыбайся. Продолжай. Взгляни, Валерий — и тот размяк. В необычно тёплой атмосфере одиночной палаты — топят, что ли? — грузный мужчина оседлал табурет; его лицо выглядит расслабленным, взгляд, чтобы не упасть, упирается в стену. Прохожий смотрит в прошлое, кончики губ, встречая хорошие воспоминания, уважительно приподнимают шляпу.

Нам будто показали — раз! и одного из команды может не случиться. Мы вдруг почувствовали, что мы — команда, и это не штамп, не избитая в подворотне фраза. Есть между нами связь.

Нужно создать клан. Мы, вообще-то, хотели это сделать сегодня, но.

— У меня татуировка активировалась, — неожиданно произнёс белобрысый.

— Что??

— Когда в меня змея вцепилась, звук такой был, дзынь; ну и… — левый рукав скоропостижно закатан, — Блин, вы же не видите цифру, да? Да?

— У тебя же там собака, при чём тут змеи?

— Да, там собака, но… она же и змея, — парень неуверенно потёр плечо. Зелёные линии тату лениво потянулись.

— Сейчас вот прям очень понятно стало, — не удержался я от колкости.

— Как ты это узнал? Так, ты своё умение чувствуешь? —

Ирина излучала детское любопытство, она наклонилась вперёд, пытаясь увидеть в наплечном изображении что-то новое. Бордовые волосы (на)падали на глаза, настойчиво убирались ловкими пальцами. Мы сидели с ней бок о бок, табурет Валерия ютился в изножье.

— Я могу превращаться в собаку! — вселенская радость сменяется недоумением, громкость голоса падает вниз, прямо в шёпот, — Которая змея…

— Что за собака, которая змея!? Что за… анималистические метафоры ты нам тут продаёшь?!

Молчание.

— А давайте я превращусь!?

— Да куда тебе превращаться! — Ириска, — Только-только от укуса отошёл, лежи, отдыхай!

— Но я себя отлично чувствую! — не сдавался парень, — Отёк уже спал, смотрите, — он выставил на всеобщее обозрение укушенную ладонь; на ладони имелось лёгкое покраснение и пара красных точек в месте введения клыков, — И всё равно я сам превращусь, когда вы уйдёте, — на полтона тише, но так, чтобы нам услышать.

— Э, шантаж! — возмутился я.

— Да пусть превращается, что ему станется, — неожиданно изрёк Валерий.

Андрюха перевёл умоляющий взгляд на меня, дождался кивка, и… на кровати перед нами возник упитанный щенок… бульдога… это было бы бульдогом, если бы не красный цвет лысой кожи, как у ээ… котов породы сфинкс. И из спины у него торчат шланги… пёс нюхает воздух, “шланги” открывают глаза, ****ь! Это красноватого цвета змейки, они, словно трёхголовый змей-горыныч возвышаются над мордой псины, совершают плавные, хаотичные движения… волосы медузы-горгоны, брррр!

— Ой, какой миленький, — воскликнула Ирина, хватая щенка на ручки.

Ошеломлённый бульдог инстинктивно залаял, более того, он залаял децибел эдак под сотню, врубил умение “глас народа”, я так думаю. Ирина уронила собаку, превращающуюся в полёте обратно в человека, схватилась за оскорблённые уши, мы с Валерием повторили ух-палм; лай, походу, слышала вся больница.

Из коридора в палату неслись крики, топот бегущих ног и запах свежей выпечки.

— Это тебе, Андрюх, повезло, что ты одежду при превращении не теряешь! Оой как повезло! — ухмыляясь, гляжу в раскрасневшееся лицо парня, — А тот перекинулся бы — и в чём мать родила, да на Иринкиных коленках!

— Ты чему его учишь! — смутилась женщина. У какие мы недовольные.

Парня хотели оставить в больнице на неделю.