Префект подумал, что правильно поступил, оставив Гайю в лагере — там тоже есть надежный человек, на которого он может положиться и в решениях которого не сомневается. Сегодняшний дежурный офицер, Друз, заставил его посомневаться вообще в том, что этого Друза взяли в спекулатории, когда вместо того, чтобы поддержать Марса с Дарием в таверне, он фактически бросил их самих разбираться с поганцами — благо тех оказалось немного, а выучка ребят была отточена до филигранности. А случись там кто менее опытный? Префект тогда сгоряча хотел и вовсе отстранить Друза от службы в когорте и вернуть назад в тот легион, откуда его перевели, но прикинул все, побеседовал с мужчиной, и убедился — Друз разумный исполнитель, честный и верный Империи офицер. А то, что не у всех ум такой живой, как у его любимицы Гайи…

Секст Фонтей посмотрел еще раз на Друза — и оставил его начальником табулярия когорты. Уж что-что, а ведение неизбежной переписки с сенатом и консулами, учет счетов за продовольствие и снаряжение, а то и скорбные пергаменты родителям и семьям погибших бойцов — все это можно было со спокойной совестью поручить дотошному и исполнительному Друзу.

Гайя вылетела по сигналу букцины, затягивая на бегу ремни доспехов. Секст Фонетй сразу заметил девушку, отметив про себя, что, не сомтря на заметную даже в свете факелов бледность, она подтянута и даже ее золотые локоны аккуратно убраны под шлем.

— Гайя, останься.

Она недоуменно бросила на него взгляд, не смея возразить командиру, но и отказываясь поверить своим ушам.

— Останься, центурион, — повторил он как можно жестче. — Ты нужна здесь на случай других происщшествий в городе. Если за сутки это второй серьезный выезд, не исключаю и третьего. Дежурный офицер сегодня Друз. Он не сможет действовать сам и один. Оставить тебе никого, кроме часовых, не могу. Горит пристань. Сейча весь город в панику впадет.

— Тем более! Я смогу остановить рвущихся на пристань владельцев складов.

— Это сделает оцепление урбанариев. Все, выполняй. И допроси жреца. Мне к нашему возвращению надо знать все имена связанных с ним лиц в Сенате. И вообще всю их поганую паучью сеть.

И он вскочил на коня, и обернулся, чтобы удостовериться в ее:

— Есть, командир, — и еще раз столкнуться с непониманием и обидой в ее глазах.

Беседа со жрецом среди ночи — Гайе это было по нраву. В ее глазах горела вся ярость, которую она не выплеснула на голову Марса, сначала выставляющего ее на посмешище города своими поцелуями, а затем бросающего в пасть этому отвратительному Кезону, и на голову префекта, не взявшего ее на крупное происшестве. Все они пытались что-то решать за нее…

— Ну как? Сразу расскажешь? — она не отрываясь посмотрела в темные, пугающие своей холодной чернотой глаза жреца.

Тот сидел ровно и прямо, положив руки на колени — точно так, как и изображали себя жрецы на своих многочисленных наводнивших Рим пергаментах, прославляющих поклонение Исиде. Гайя про себя отметила силу воли этого немолодого, но находящегося в прекрасной физической форме человека, пережившего довольно жесткое задержание, а затем и заточение в не самых комфортных условиях их лагеря.

Жрец, не отводя глаз, медленно и тихо промолвил на прекрасной латыни, почти без акцента, хотя до этого его пытались допрашивать, как увидела Гайя из протоколов, и Марс, и префект, и он утверждал, что понимает только на своем языке, но и Дарию, прекрасно говорившему по-египетски, тоже не удалось добиться правды — жрец дал понять, что наречие у Дария другое, хотя Дарий клялся, что прекрасно понимает все бормотание верного служителя Исиды.

— Прекрасная наложница командира? Не много ли воли берешь? Решила выслужиться в его отсутвие? — и, поймав тень удивления в ее глазах, уточнил. — Я прекрасно слышал, что произошло. И даже рад. И тому, что Рим снова горит, и тому, что в лагере никого нет.

— Вот как? Не удивлена, что тебя радуют беды Рима. Наконец-то снял личину несущего свет просвещения в наш город и нашему народу. А что до лагеря?

— Никто не помешает мне обратить тебя в истинную веру. К возвращению своего патрона ты будешь верной жрицей Исиды. Ну же, подойди ко мне. Взгляни в мои глаза поглубже, — его голос действительно был способен заворожить, но Гайя была слишком погружена в свои переживания.

— Давай проще поступим. Быстро рассказываешь мне все. А то отправишься к своей Исиде на вечное свидание. Она же у вас там преисподней заведует?

Она присела по обыкновению на край стола и продолжила в задушевном тоне:

— Знаешь, а меня враги на фронте называли Хельхейма. Тоже владычица мертвых. Так что я с твоей Исидой готова поспорить. А с тобой так и не о чем.

— Дитя мое! Посмотри на себя! Ты измучена, изранена. Но боги милостивы к тебе, и ты все еще прекрасна. Помни, пройдет не так много времени, и твоя красота сойдет на нет, обратится в прах. А жить ты будешь и воевать еще долго, и тобой, твоей изувеченной внешностью, злобной старой девы станут пугать новобранцев.

Гайя посмотрела на него расширенными глазами. Она привстала и переметилась так, чтобы жрец мог взять ее за руку:

— Твои руки, — продолжал вещать жрец. — Они сильные и покрытые шрамами, как и положено рукам воина. Но ни один воин не захочет, чтобы его ласкали такими руками…

— Да, — грустно промолвила девушка. — Наконец-то я могла это осознать. И только благодаря тебе. Спасибо… Не думай, я слышала подобные вещи и от других, но ты не унижаешь меня, как другие, а так ясно показываешь мне мои ошибки! Мне бы и правда хотелось бы пройти путем Исиды…

На лице жреца отразилось тщательно скрываемое торжество — ему таки удалось сломать эту гордую и сильную воительницу, воспользовавшись хорошо учтенными обстоятельствами, сложившимися в его пользу. Поздний ночной час, когда люди становятся податливее к внушению, и именно поэтому многие церемонии в храме Исиды проходили по ночам. И сосстояние намеченной жертвы тоже не укрылось от глаз опытного жреца — он много слышал из своей клетки, расположенной внутри большой палатки, чтобы не дать возможность пленнику еще и наблюдать за жизнью когорты спекулаториев, их тренировками, да и просто подсчитать численность.

Он слышал, как разговаривали между собой молодые солдаты, сменившиеся с караула — они обсуждали какого-то центуриона, которого откуда-то привез другой центурион прямиком к медикам с рассеченной грудью, а он сбежал сразу с перевязки, когда прозвучал сигнал тревоги, и вроде еще и отличился на освобождении заложников. Солдаты обсуждали мужество и выдержку центуриона, и единственное, что показалось странным жрецу — имя отважного офицера. Вроде оно прозвучало в явно женском варианте, но такое простой и часто встречающиеся римский прономен, что он не придал значения, решил, что послышалось: Гая какого-то прославляют, и еще сам отдал должное парню, который, будучи раненым, сам добровольно ввязывается еще в один бой, откуда, как снова уловило чуткое ухо жреца, центурион снова вышел не без потерь в здоровье, но с убедительной победой. Хотя что-что, а уж победы спекулаториев явно служителя Изиды не радовали…

Окончательно мозаика из обрывков фраз сложилась в его голове только тогда, когда спекулатории отправились на ночной пожар в порту на Тибре. Он слышал, как префект отдавал распоряжения центуриону, называя его все же Гайей, а не Гаем, и, что самое потрясащее, отвечал воин нежным, мелодичным, хотя и вполне твердым голосом. Но столько было в нем манящей неги, затаенной чувственности, что многое видевший на своем веку жрец был несказанно удивлен.

И вот она, эта загадочная Гайя, перед ним. И вопросы задает, хоть и прекрасным, как храмовая музыка, негромким голосом, но вопросы жесткие, как и взгляд ее красивых серо-зеленоватых глаз.

Но вот воля девушки наконец-то дрогнула, и он торжествовал победу. Ошибки быть не могло — слишко часто обращал он в истинную веру не самых слабых людей. И политики, и даже легаты попадали в его тенета. Жрец знал, что по крайней мере, один из маршевых легионов, стянутых в окрестности города на переформировку и обучение новобранцев, готов повернуть свои копья против Октавиана. Он знал лично нескольких сенаторов, и первого, основного из них — Фульвия, внешне выглядящего веселым лысым толстяком, любителем хорошего вина, красивых девушек и даже хорошеньких мальчиков. Жрец знал, что надежнее Фульвия опоры у заговорщиков нет — он умел отвести глаза всему городу.