Гайя ушла резко под воду, пряча краску смущения, бросившуюся ей в щеки, несколькими сильными гребками подплыла к Дарию, пронырнула между его широко расставленных ног, рванулась вверх и слаженно ударила двумя ногами по поверхности воды, задействуя при этом все тело. Взлетела туча брызг, Дарий невольно схватился руками за глаза, а она слегка подвинулась назад и ударила его снова — под водой под коленки, отчего мужчина рухнул в воду во весь свой рост.

— Отомстила? — изумленно выдохнул он, отфыркиваясь и вытряхивая воду их ушей.

— Конечно, — улыбнулась она обескураживающей улыбкой и видя потрясение на лице Лонгина, который счел за благо выбраться из воды, усесться на край ванны, подобрав под себя одну ногу и опустив опрометчиво другую в воду, причем руки он скрестил на обнаженной груди и взирал на них троих, плещущихся в воде, с некоторым высокомерием умудренного опытом человека.

Естетственно, что Гайя оказалась проворнее всех, и сдернула трибуна в воду, резко и цепко схватив за лодыжку.

— Ну у вас тут и весело, — качнул головой Лонгин, когда они, вдоволь нарезвившись и расплескав половину ванны на мраморные полы, заворачивались в простыни, робко принесенные рабынями и оставленные на скамьях.

— К сожалению, не часто, — заверил его Дарий. — Гораздо чаще у нас бывает гораздо веселее.

— Вот как?

— Командир же ввела тебя в курс дела? Ты сам-то понял, куда попал?

— А у вас тут со старшими по званию всегда так разговаривают?

Но Дария было трудно смутить:

— Мы же не маршевый легион. Мы привыкли тут судить о воинской доблести не по фалерам, а по реальным делам. Пока что ты прошел предварительную проверку, — и он рассмеялся, довольный произведенным на трибуна впечатлением.

— И в чем она заключалась?

— Ты хороший боец и при том совершенно нормальный человек. Такие тут и нужны.

— Я же говорила, — вмешалась Гайя. — Сработаемся. Кстати, день заканчивается, а нам с Дарием снова во дворец.

— А не пойти? — удивился Лонгин. — разве можно тащить себя веселиться насильно?

— А кто говорит о веселье? — подняла на него совершенно серьезные глаза Гайя. — Это работа.

Гайя не кривила душой, когда говорила, что посещение увеселений в Палатинском дворце для нее всего лишь работа. Она действительно умела прекрасно держаться в обществе, изящно есть, укладывать одежды красивыми складками и могла поддержать разговор на любую тему как с женщинами, так и с мужчинами. Ей даже нравилось, когда столбенели опытные военачальники, стоило ей, поправляя локоны остро заточенными розовыми ноготками на пальцах с кольцами, высказать свое мнение о применении той или иной тактики в сражении или оценить достоинства германского боевого топора. Мужчины, невольно сморщивающиеся при виде приближающейся нарядно одетой девушки в самый разгар чисто мужской беседы опытных воинов, довольно быстро меняли выражение лица, и после первого изумления переставали замечать ее подведенные глаза и спускающиеся к плечам серьги, принимая в разговор уже как равную, как трибуна преторианской гвардии.

Гораздо больше досаждали ей женщины. Гайя старалась общаться с супругой сенатора Марциала, довольно невозмутимой матроной, но сам сенатор не так часто посещал дворцовые приемы и пиры, а без него не бывала в обществе и супруга.

Устав от очередных расспросов стайки молодых женщин, которые кто с искренним удивлением, кто с нескрываемой издевкой долго и подробно выпытывали у нее подробности воинской службы и те тяготы, с которыми ей пришлось столкнуться как женщине, она спустилась в сад.

Она чувствовала, что еле сдерживает себя и нуждается в разрядке — но даже если достать меч не было особой проблемой, потому что на каждом углу стояли караулы преторианской гвардии, то размахивать им в длинной и уложенной замысловатыми складками столе тончайшей шерсти мягкого голубого цвета было бы нелепо. Тем более, что сад был довольно плотным, и на дорожки, присыпанные дорогим египетским кварцевым песком, свисали ветки цветущего мелкими, собранными в душистые кисти кустарника.

Гайя остановилась и отдышалась — разозлилась она даже не столько на любопытных до бестактности женщин, для которых почему-то важнейшим вопросом ее службы было то, как справляется она с регулярными женскими недомоганиями. Девушка не знала, что и ответить, потому что ее снова задели за живое — она долгие годы считала почти отсутсвующие регулы благословением Минервы-воительницы, и только у седобородого врача на острове Эскулапа узнала, что это ее проклятие, из-за которого она никогда не подарит счастье отцовства ни одному из мужчин, так рьяно домогающихся теперь ее любви.

Она предпочла отшутиться и отойти от женщин, но тут ее страдания довершил Лонгин, снова очутившийся во дворце.

— Ты разве не должен быть на службе? — удивилась она, потому что о том, что ее будет прикрывать еще и он, Гайе никто не говорил, да и вряд ли бы дали такое серьезное задание пусть и опытному воину, но совршенно незнакомому с особенностями службы в их когорте.

— У меня еще пять суток отпуска. Префект велел догулять сейчас, потому что после ему уже трудно будет меня отпустить, когда будут постоянные поручения. К тому же я решил использовать это время с пользой. Побуду в твоем обществе, доблестный командир. Познакомлюсь поближе, — он сделал попытку взять ее за руку, но Гайя увернулась незаметным для окружающих движенем.

Трибун окинул ее совершенно шалым взглядом, и она всмотрелась пристальнее в его глаза:

— Пил?!

— Нет, — совершенно серьезно ответил он, а затем его глаза и голос снова наполнились лукавством. — А что, похоже? Меня пьянит близость к тебе, прекраснейший из трибунов.

— Так сделай шаг назад, если я на тебя так плохо действую, как куст олеандра на сову, — улыбнулась Гайя, поправляя на плечах шаль.

— Я запутался в этих кустах и даже не могу взмахнуть крыльями. Помоги мне, прекрасная дева, — он сделал попытку обнять ее за талию.

— Честно говоря, вчера в палестре ты понравился мне больше, — с легким раздражением осадила она Лонгина, снова незаметно отстраняясь от его рук.

— Нравятся сильные мужчины?

— А я с другими и не знакома. Догадываешься, почему?

— Да. Если ты дослужилась до трибуна. И прости, но я видел твое тело и знаю, что ты именно дослужилась.

— Вот как?

— А твой послужной список написан у тебя на теле клинками. И в глазах отражается. Ты можешь надеть сколько угодно золотых украшений и разрисовать глаза, как покойная царица Клеопатра, но свою суть уже не скроешь. По крайней мере от тех, кто способен ее понять.

— Тогда зачем ты устраиваешь эти представления? Вроде вчера же обо всем договорились. Отработаю здесь и приступим к тренировкам по тому способу борьбы, которым владеешь ты.

Со стороны казалось, что мужчина и женщинаотчаянно флиртуют — и только тот, кто осмелился бы подойти поближе к трибуну Лонгину Пробусу и его очаровательной собеседнице, был бы потрясен темой беседы о болевых и удушающих приемах.

Более или менее успокоившись и вроде как направив мысли Лонгина в разумное русло, Гайя спустилась в сад, где и остановилась около кустов, вспомнив шутку трибуна про запутавшуюся в кустах сову.

За спиной послышались шаги и снова голос Лонгина шепнул ей в ухо:

— Милая красавица доблестный трибун, какие стратегические планы ты строишь, глядя на этот куст?

— Учусь у муравьев. Смотри, они ползают, слизывают сладкую росу, ползут обратно строем, и все так тихо, спокойно, деловито, и никто не пристает друг к другу с глупыми разговорами.

— Оценил твою шутку. К тому же обнимать тебя я могу совершенно молча, — и он обвил таки ее талию сильными руками, из которых ей в этом плате было бы не вырваться. Лонгин склонился к ее лицу, соприкоснувшись своей шеей с ее, слегка повернул девушку к себе и впился в ее губы горячим, чувственным и жадным поцелуем. Ни Марс, ни Дарий никогда не позволяли себе такого — их поцелуи были нежными, осторожными и почти невесомыми.